Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942) - [98]

Не далее как вчера возле железнодорожного моста через реку Лужа Рысьев видел вражеский орудийный расчет, перебитый до последнего номера. На снегу лежало шесть мертвецов, все с предохранительными наушниками. Рысьев подумал: "Уши свои сберегли по всем правилам немецкого устава. Да только к чему теперь барабанные перепонки этим аккуратистам, если сами они вмерзли в лед…"

Пришло время сниматься с позиций на огороде, сопровождать нашу пехоту "огнем и колесами". Особенно много хлопот ожидало в те дни Мехтиханова. Нужно было срочно разыскать в обозах батарейных коней, да не каких-нибудь слабосильных "вольнонаемных", а кадровых, дюжих. Савраски, отобранные Мехтихановым, в прилежном согласии тянули лямки, но на косогорах или через овраги немецкие тяжеловесные гаубицы всем расчетом тащили "врукопашную" — кто подставлял плечо под орудийный щит, кто упирался в лафет, кто хватался руками за спицы колеса…

И после взятия Малоярославца 105-мм гаубицы прилежно били по своим бывшим владельцам. Каждое орудие сделало по четыреста выстрелов. В снарядах недостатка не ощущалось, начальник боепитания лейтенант Гачуа доставлял на трофейную батарею снаряды со всей округи. Нашли снаряды в совхозе Кудиново, два орудийных нередка, груженных снарядами, отбили на восточном берегу речки Выпрейки, солидный штабель ящиков обнаружили в березовом лесу на 146-м километре Варшавского шоссе.

Там же, на опушке, искалеченной снарядами, фашисты оставили батарейных лошадей, привязав их к самодельным коновязям или к стволам берез. Лошади давно сжевали овес, засыпанный в торбы, и стояли недвижимо — ни звяканья уздечек, ни ржанья, — стояли из последних сил. Лишь бы не подкосились ноги, лишь бы коняги не упали на снег, упадут — уже не встанут…

Торбы заморского покроя, кожаная сбруя на медных бляшках, блестящая, вожжи не веревочные — из всамделишной кожи. Лошади привязаны попарно, как привыкли ходить в своих упряжках. Командир батареи пояснил — бельгийские брабансоны. Поначалу с конями трудно было совладать, русских команд они не понимали, но при кормежке обходились и без них. На самое грозное "стой", "вперед" или "прими" брабансоны не реагировали, слушались только команды "тпру". У подносчика Усачева не хватило терпения. Он быстро израсходовал свой запас ругательств, ударил строптивого жеребца кулаком в морду и выругал его: "У-у-у фашистская тварь!"

— Животное самыми черными словами ругаешь, — бушевал Мехтиханов. — Зачем дерешься? Может, жеребец по-немецки тоже не понимает, только по-бельгийски. Жеребец ухода, ласки ждет. Тогда тебе кунак будет…

Он назвал бельгийского жеребца Эльбрусом, смазал копыта пушечным салом, расчесал гнедую гриву, потрепал по холке, накрыл трофейной плащ-палаткой. И норовистый жеребец доверчиво потянулся к новому хозяину, ткнулся шершавыми губами в его щеку, заросшую иссиня-черной щетиной.

За несколько дней артиллеристы успели дать клички всем двенадцати брабансонам; Тиран, Манька, Бородавка, Градусник, Эльбрус, Утюг, Раиса, Золотистый, Охламон, Гильза, Катюша и Фриц.

Вороного мерина Мехтиханов обозвал Фрицем — именно не назвал, а обозвал — за то, что он самый зябкий и нерадивый в орудийной упряжке. Серую кобылу в передних белых чулках окрестили Катюшей в честь вороной Катюши, убитой под деревней Шемякино. Все остальные клички — плод фантазии артиллеристов. Неисповедимы и таинственны пути, по которым следует воображение ездовых.

Но дело не в кличках. Важно, что есть работящие бельгийские брабансоны. Они таскают немецкие пушки. Пушки стреляют по своим.

Январь, 1942

Кудиново

Генерал мороз

"…Начиная с середины октября неоднократно шел снег, — пишет в книге "Поворот под Москвой" военный историк Клаус Рейнгардт, — но у солдат и к началу ноября не было зимнего обмундирования и снаряжения. План операции "Барбаросса" исходил из того, что восточная кампания должна закончиться самое позднее осенью. На предостережения обер-квартирмейстера штаба сухопутных войск генерала Паулюса о возможных трудностях в снабжении на Восточном фронте Гитлер возразил:

"Я не хочу больше слышать этой болтовни о трудностях снабжения наших войск зимой… Никакой зимней кампании не будет. Сухопутные войска должны нанести русским еще только несколько мощных ударов… И тогда мы увидим, что русский колосс стоит на глиняных ногах. Поэтому я категорически запрещаю говорить мне о зимней кампании".

Поначалу ведомство Геббельса относилось к приходу зимы с игривой насмешкой. В еженедельных фронтовых выпусках кинохроники "Вохеншау" мелькали кадры: немецкие солдаты плетут соломенные лапти; Гитлер и два генерала снисходительно осматривают солдатскую печку, подобие нашей буржуйки; походная кухня на санных полозьях; снегоступы для лошадей; сдобные немецкие барышни в купальных костюмах валяются на снегу, играют в чехарду — настоящие арийки мороза не боятся!

Впрочем, среди гитлеровских генералов нашелся один, который еще в августе не верил в победный блицкриг и смотрел дальше своего фюрера. Командир 123-й дивизии генерал Раух педантично установил порядок расправ с советскими людьми и столь же обстоятельно — порядок ограбления жителей городов и сел. Прежде всего было приказано отнять у всех и каждого теплые вещи.