Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942) - [53]

Городской пейзаж

Человек стоит в кузове полуторки, держась за шаткую кабину, упершись в нее коленями. Он вглядывается вперед, где в белесом тумане вырисовывается московское предместье.

Глаза слезятся от ветра и снега, колючего, как битое стекло. Человек стоит на сквозном ветру. Глубже втягивает голову в плечи, надвигает ушанку на глаза, но, не отрываясь, смотрит вперед. Полуторка подпрыгивает на выбоинах, каждый раз встряхивая пассажиров, сидящих на соломе. Скорей, скорей!

Москва лежит на перепутье военных дорог, и судьба забросила в город военного корреспондента, который вместе с расчетом тяжелого орудия держит путь на другой участок.

Только теперь понял, как любит свой город. Он волнуется, будто спешит на свидание с любимой после долгой разлуки и хочет поскорее вглядеться в ее потемневшие от горя, но прекрасные черты.

Да, изменились московские пригороды. Хоть и заколочены пристанционные киоски — зеленые, голубые, желтые, — на дачных платформах многолюдно. А прежде в ненастные ноябрьские дни бывало пустынно.

Медный кабель, питавший электричку, снят, намотан на огромные катушки, увезен в тыл, где его нетерпеливо ждут эвакуированные заводы. Электровозы тоже угнаны на восток, и на пригородной ветке их сменили слабосильные паровозы, страдающие старческой одышкой. Они обволакивали вагоны густым дымом.

Шесть вокзалов, по существу, превратились в пригородные: Киевский, Белорусский, Павелецкий, Рижский, Ленинградский, Савеловский. Поездам из Москвы не стало пути на запад, на север, на юг.

Те, кто сходит на дачных платформах, — в шинелях, ватниках, сапогах, лыжных штанах и обязательно в варежках, перчатках. Многие с лопатами, кирками.

Тревога за Москву вселила в них ожесточение и упорство. Каждый клочок промерзшей земли, каждое деревце и кочка — подступ к Москве. И та голая березовая рощица — подступ. И лесная прогалина справа, и бугорок, покрытый чахлыми, поникшими кустами, — это тоже подступ к Москве.

Женщин намного больше, они укутаны платками, шарфами.

Москвичи строят оборонительные рубежи. Противотанковый ров начинается тут же, вблизи платформы, и подступает вплотную к Можайскому шоссе. Видны бетонные надолбы, частоколы из бревен, врытых под углом, проволочные заграждения, "ежи" — обрубки рельсов, балок. В землю вкопаны железобетонные коллекторы, демонтированные котлы; под этими бронеколпаками займут места пулеметчики, бронебойщики.

На шоссе патрулируют броневики и танкетки — на случай визита немецких парашютистов.

Все ближе Москва. Пригород сменился окраиной, полуторка замедляет бег и ныряет в узкий проезд, оставленный в баррикаде.

Баррикада! Для молодого поколения она была символом, романтической подробностью революционных битв. Сейчас баррикада пришла в Москву как рубеж обороны.

Вот ее амбразуры, вот рогожные кули и мешки, вот бойницы со стальными козырьками, вот бронированные щиты. Мешки набиты землей, их припорошило снегом, они уподобились мешкам с мукой.

По соседству с баррикадой вырыты окопы. Давно ли мы радовались, когда где-нибудь на окраине Москвы поверх булыжной мостовой ложился асфальт? Жирный, знойный запах смолы провожал прохожих. Но теперь во имя благополучия города понадобилось рыть окопы. И москвичи долбят ломами мерзлую землю.

На балконе, где, бывало, хозяйка развешивала белье или поливала фикусы, — пулемет. За решеткой балкона и перилами — бронелисты.

В угловых многоэтажных домах, на перекрестках улиц можно заметить не только бронированные балконы. Некоторые чердачные, слуховые окна на крышах превращены в пулеметные гнезда.

Милиционер на уличном перекрестке в синей шинели, в каске, за плечами карабин; он теперь и регулировщик уличного движения, и часовой на посту.

На окраинной улице милиционер взмахнул перед полуторкой красным флажком. Дорога запружена огромным стадом свиней и поросят, их гонят на бойню. На улице визг, какого не слышал ни один хлев. Оголодали? Обессилели от длинного перехода? Замерзли? Не привыкли к асфальту? Свиней, которые бессильно падали, тут же прикалывали, и возницы бросали их на подводы, ехавшие позади стада. Устало передвигая ноги, шли колхозницы, повязанные платками, в руках палки, лица изможденные, заплаканные…

Перед въездом на мост, в начале Пятницкой улицы, у Балчуга, высится баррикада.

Полуторка въехала на Москворецкий мост, и человек в кузове проводил удивленным взглядом фанерные макеты домов, не виданных здесь прежде. Макеты установили на прибуксированных сюда баржах, пароходах, катерах и на большой "эскадре" лодок, собранных со всей Москвы-реки. Цель маскировки — скрыть от вражеских глаз излучину Москвы-реки, сбить с толку германских воздушных стрелков.

Рядом с гостиницей "Новомосковская" на берегу Москвы-реки дышит МОГЭС-1; странно смотреть на его сильно укороченные, с целью конспирации, трубы.

После эвакуации в Москве стало малолюдно. Прохожие озабочены, спешат, не видно беспечно фланирующих.

Баррикады сооружены и в центре города. Особенно щемит сердце, когда смотришь на баррикаду возле почтамта у Кировских ворот. Не отсюда ли в старину наши предки отсчитывали "версты полосаты".

На Театральной площади проезжий москвич с удивлением смотрит на фасад Большого театра; замаскированы и колоннада, и колесница, влекомая четырьмя конями.