Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942) - [20]

Строже стал городской распорядок. Въезд в Москву воспрещен. Не разрешено фотографировать, вести киносъемки. Водителям запрещается подсаживать случайных, посторонних пассажиров в кабину или в кузов. Все зрелищные предприятия, пункты коммунального обслуживания, столовые закрываются в 22 часа 45 минут.

Даже в погожий день не увидеть на центральных улицах гуляющей публики, а прохожие стали молчаливее. Изменилась и походка горожан: идут влекомые тревогами и заботами. Не слышно детских голосов, которые доносились с Никитского или Тверского бульваров: там стоят зенитки.

Не узнать и молодых москвичей. Неужели эти вот юноши и девушки беззаботно веселились на школьном балу, на выпускном вечере в школе, шумели в павильонах Сельскохозяйственной выставки, озорничали на катке, стояли у театральной кассы в очереди за билетами на спектакль "Много шума из ничего"? Они заполняли кинозалы, танцплощадки и трибуны стадионов. Где оно, беспокойное племя спортивных болельщиков или танцорок?

Десятки и десятки тысяч москвичей ушли на фронт, но все новые батальоны и отряды формирует столица, объявившая себя мобилизованной.

Прохожие одеты скромнее, чем в мирное время; многие в военной форме. И в женской одежде модным цветом стал защитный, цвет хаки. Шляп мало — платки, пилотки, вязаные шапочки, ушанки. Палитра уличной толпы, в которой мужчин меньше, чем женщин, стала менее пестрой.

Две молодые женщины, в касках, в брезентовых сапогах и куртках, подпоясанные широкими пожарными ремнями, проходят мимо закрытой парикмахерской. Надписи белилами по зеркальному стеклу: "Дамский зал" и "Шестимесячная завивка". Ни у одной сандружинницы, зенитчицы, парашютистки не появится желание завиться перед тем, как заступить на пост! У женщин нет времени долго сидеть в парикмахерской, делать перманент, маникюр, красить ресницы, брови. Может, мастерица из наглухо закрытого дамского зала (в пыльные зеркала давно никто не гляделся) перевязывает сейчас раненого или вытаскивает его с поля боя, а может, бреет раненых в московском госпитале…

Каждой клеточкой своего индустриального и коммунального организма город живет для фронта. Моссовет пересмотрел ассортимент изделий, какие производила довоенная Москва. Жестко урезан пестрый перечень вещей и предметов, которые нельзя назвать необходимыми и в мирной жизни. Временно сокращен список бытовых услуг жителям. Москва решительно отказалась от того, что делалось на потребу моде, а подчас — мещанскому уюту, отказалась от всякого рода излишеств. Не транжирить материалы на большие и маленькие побрякушки, не потакать напрасной трате времени и сил!

Закрыты многие фабрики (или отдельные цеха), мастерские, ателье, пивные, бильярдные, танцплощадки.

Тысячи кустарей, ремесленников, всякого рода обслуживающий персонал трудятся для фронта.

Вместо абажуров яркой расцветки и люстр мастерят лампы "летучая мышь". Вместо портсигаров, копилок, пудрениц — затворы для противотанковых ружей. Вместо изысканных духов — дезинфицирующие средства. Получили отставку хрустальные вазы, фаянсовые кошечки, слоны, амуры, мраморные пепельницы, бронзовые чернильницы. Вместо объемистых портфелей и кожаных бумажников — полевые сумки, портупеи и планшеты. Вместо дамских сумочек — вещевые мешки. Обойдемся без настенных паласов, ковров, вышитых скатертей, гамаков, бархатных подушечек. Вместо зонтиков — непромокаемые плащ-палатки. Вместо театральных биноклей — стереотрубы. Вместо кружевных занавесей и гардин — черные шторы для затемнения окон. Вместо брошек, серег, браслетов — брючные пуговицы и крючки с петлями для солдатских шинелей. Вместо шелковых халатов и галстуков — фланелевые портянки и войлочные туфли для ходячих раненых. Вместо лакированных туфель — кирзовые сапоги…

Когда раздается высокий голос воздушной тревоги, улицы быстро пустеют. Но токарь, вытачивающий снаряд, не бросит станок. Вагоновожатый не покинет опустевший вагон, застигнутый сиреной между двумя остановками. Не спустится в бомбоубежище хирург, который оперирует раненого. Заторопится на крышу женщина в каске, в холщовой робе, подпоясанная широким ремнем пожарного. Не покинут чердак бойцы пожарной дружины. И девушка, набирающая завтрашний номер "Комсомольской правды", не оставит свой линотип.

Мы помним девушек Метростроя, их шутливо и ласково называли "метрусями". В резиновых сапогах, брезентовых куртках, они поднимались в час обеденного перерыва из глубоких шахт и, щурясь от яркого света, окунались в суетливую Москву. Горожане уступали бетонщицам дорогу, провожали их теплыми взглядами. А теперь тысячи "метрусь" изучают военное дело, оказывают первую помощь раненому, и рядом тарахтит не отбойный молоток проходчика, а неутомимый "максим", принявший на старости лет советское подданство.

Не только улицы изменили свой облик. И на предприятиях Москвы, в учреждениях, общественных организациях установился новый, более строгий распорядок дня, деловой стиль работы, подобающий прифронтовому городу.

Запомнились полтора часа, проведенные мною 6 ноября 1941 года в Краснопресненском райкоме ВКП(б). Командированный в Москву фронтовой газетой "Красноармейская правда", я ждал пропуска на торжественное заседание Моссовета. Райком размещался в то время на Суворовском бульваре (где сейчас Дом журналиста).