Московское воскресенье - [76]

— Не знаю, мы еще не ходили, — ответила Катя и спросила о самом главном: — А вы были в боях?

— Конечно, — ответил с неохотой лейтенант. Он будто стремился избежать неприятного разговора. И она догадалась, что ему тяжело вспоминать и говорить о боях.

— Как же сейчас на фронте? — невольно сорвалось у нее.

Рудаков покосился на нее, словно соображая, стоит ли говорить с ней о серьезном деле. Катя поспешно добавила:

— Мы весной закончим учебу и вылетим на фронт.

— На фронт? — Григорий округлил глаза. — Что же вы там будете делать? — И, не дождавшись ответа, покачал головой. Но Катя посмотрела на него так сурово и требовательно, что он невольно договорил: — Что вы можете там сделать, если мы, опытные штурмовики, выбываем из строя после второго или третьего боя? Вы даже и не думайте об этом пекле: никакой пользы от вас там не будет… Впрочем, вас могут назначить в санитарные эскадрильи, возить раненых, там вы можете пригодиться.

Сказанного было достаточно. Катя с неприязнью отвернулась от него: «Не стоит терять время на разговор с этим гордецом. Нас он и за людей не считает».

— Желаю вам успеха! — все же сказала она и пошла на командный пункт погреться.

— Постойте, товарищ Румянцева! — закричал Рудаков. — Вы не сказали, как вас зовут!

Катя обернулась:

— Зачем это вам? Мы все равно больше не увидимся.

— Как знать! А я хотел бы с вами увидеться. Дайте хоть руку на прощание! — И он настойчиво пошел за нею.

— А я могу угадать, как ее зовут! — сказал Веселов. — Это Катя. Всех таких чернобровых зовут Катями. Угадал? Вас Шурой не назовешь! Такая краснощекая может быть только Катей. Но должен признаться, что вы — самая лучшая Катя из всех Кать.

Девушка с гордым пренебрежением слушала эти упражнения в остроумии. Потом, смерив его осуждающим взглядом, тихо повернулась и пошла по своим делам.

— Как задается, чернобровая! — воскликнул Веселов.

— Не к месту ты начал зубоскалить! — рассердился Рудаков.

Веселов заметил огорчение в его глазах и сразу переменил тон:

— А ты что? Брось, брось! Не до девчонок нам сейчас! Пошли в столовую, подкрепимся — и полетим.

Григорий проводил взглядом девушку, потом посмотрел на учебные самолеты, опускавшиеся перед ним. Из них выпрыгивали летчицы. Лица у них были розовые, возбужденные. Они о чем-то оживленно разговаривали, собравшись в кружок. Потом из командного пункта выбежала вторая стайка и разбежалась по самолетам. Среди них была и старшина Румянцева. Самолеты исчезли в прозрачном небе.

«Ну и ну! — Рудаков покачал головой. — Попал впросак, осрамился перед Румянцевой. Она, видать, решила, что я самый отсталый парень. И правильно сделала, что не стала разговаривать со мной. Если они в такой мороз летают, так мы с Сашкой должны не смеяться, а преклоняться перед их мужеством. Такие девушки не отстанут и от нашего брата, а, может быть, еще дадут сто очков вперед. Если бы мне удалось еще раз встретить эту Румянцеву, я бы с удовольствием извинился перед ней и за себя, и за Веселова».

Но как Григорий ни старался, ему не удалось больше увидеть старшину Румянцеву. Самолет на Куйбышев подали вне графика, и Григорий с сожалением покинул волжский аэродром. Ему хотелось внимательнее приглядеться к этому необычному летному полку, к этой гордой девушке. Что означает этот женский полк? Слабость или могущество народа, вставшего на врага от стара до мала?

Но Григорий тут же вспомнил тот кипящий котел, из которого только что вырвался. Могут ли помочь девушки? Впрочем, это такая война, в которой победа зависит не только от армии. В тылу врага партизаны помогают армиям, на передовой линии народ строит заграждения. И вот эти девушки тоже будут защищать страну. И наверное, с успехом.

В сердце Григория оттаивала обида, с которой он, спешенный летчик, летел в тыл. Но чем дальше он был от фронта, тем яснее становилось, что в тылу не сидят сложа руки, тут тоже куют победу, от которой зависит и его собственная судьба. Ведь подготовили же для них, пеших летчиков, новые самолеты! Значит, надо поскорей получить их, может, тогда этим милым девушкам и не придется летать над вражескими полчищами на своих «керосинках»…

Глава пятая

Февральская метель так кружила и мела, что день превращался в ночь. Замело не только аэродромы, но и ангары. Крыши их поднимались над сугробами, словно островки в мутном океане.

Катя смотрела в окно, и на душе у нее было тоскливо. Только что кончился политчас. Комиссар Речкина рассказывала о положении на фронте. Наступление наших войск под Москвой закончилось с большим успехом, немцев отогнали. Но сколько еще земли, русской земли осталось у врага! Сколько еще горя причинит враг! Катя сердилась на подруг, которые, как ей казалось, не отдавали всех сил учебе, не стремились вырваться поскорее на фронт. Правда, тот лейтенант Рудаков сказал ей, что штурмовиков сбивают на втором или третьем вылете. Может быть, он и преувеличил опасность, но он с такой жалостью смотрел на нее, что, пожалуй, говорил правду. И напрасно она тогда пренебрегла разговором с ним. Все-таки это был облетанный человек, настоящий штурмовик… Напрасно она не постояла с ним подольше и не расспросила подробно о том, как они нападают и как нападают на них. Катя забыла о письме Павла, которое лежало у нее на коленях. И не потому, что это письмо было ей неинтересно, а потому, что завладевший ее вниманием летчик Рудаков прилетел с фронта, а письмо было из тыла.