Московское воскресенье - [73]

Отдыхайте, Марина Михайловна! Мы делаем свое дело, мы учимся!

Волжский ветер трепал полы их шинелей.

— Скорость ветра — десять метров в секунду, — сказала Женя с уверенностью опытного штурмана.

Потом она запрокинула лицо и посмотрела на звезды. В университете она изучала астрономию и уже постигла многие тайны звездного неба. Над разгадкой этих тайн долгие века трудились ученые, они двигали науку вперед, навстречу Жене, чтобы она, постигнув основы астрономии, могла водить самолеты ночью.

Женя остановила взгляд на глубоко мерцавшей звездочке и задумчиво сказала:

— Видишь вон ту самую яркую звезду? Это Сириус. Если бы не было войны, я бы изучала ее. Она слишком далека от земли, поэтому ученые почти ничего не знают о ней. А еще я писала бы монографию о двойных звездах. По-моему, нет ничего интереснее во всей астрономии… Впрочем, пойдем спать, — вдруг сказала она. — Выходит луна, — значит, нам пора.

Штурманское дело захватило Катю. На занятиях по аэронавигации для нее открылся новый мир. Глаза ее словно впервые по-настоящему увидели природу. Ей стали известны формы облаков, виды ветров и сила, с которой они несутся над земной поверхностью, убыстряя полет самолета или отклоняя его от курса, а иногда и сбивая с пути, особенно если штурман окажется не очень опытным. Узнала она и то, как прокладывают маршрут полета, как подходят к цели, как бомбят и ложатся на обратный курс.

Но, разговаривая с Женей, Катя не могла не признаться, что небо для нее все же темная тайна. Женя выслушала ее и строго сказала:

— Никакой тут тайны нет. Для тебя, ночного бомбардировщика, небо должно стать простым, как арифметика. Может быть, тебе завтра же придется в полете ориентироваться по звездам. А уж таблицы восхода и захода луны наверняка пригодятся.

— Все знаю, все, — смущенно засмеялась Катя. — Но пока мы прокладываем свои маршруты только по наземным ориентирам. Небо для меня все еще чистая абстракция…

— Понимаю: рожденный ползать летать не может…

— Ну ты, звездочет, не очень-то задавайся. Нам еще три месяца учиться. Может быть, и я постигну эту таинственную бесконечность. Только шепни мне, пожалуйста, по секрету, что же это такое — бесконечность? Бесконечность и мы с тобой — две маленькие песчинки, и жизнь человека в этой бесконечности — лишь бесконечно малая величина!

— Довольно философствовать, лучше работай, а то опять заблудишься по дороге от Горького на Тетюши, и не в воздухе, а на карте…

— Это верно, — серьезно заметила Катя. — Чтобы прожить то бесконечно малое мгновение, которое нам дано, именно прожить, а не проползти и исчезнуть, надо много работать. Главное — цель…

— Такая философия меня вполне устраивает, — кивнула Евгения.

И снова счетные линейки легли на карты, и полетели условные самолеты по простым и сложным маршрутам.

В феврале авиачасть была переформирована и называлась уже авиационным полком ночных легких бомбардировщиков. Командиром полка была назначена опытная летчица Варвара Федоровна Маршанцева. Это была высокая женщина лет двадцати восьми. Ее простое грубоватое лицо было сурово и неулыбчиво. Как все люди, преодолевшие много трудностей, она была молчалива. В ее серых пристальных глазах чуть мелькала усмешка, когда девушки, не желая ничего знать о субординации, обращались с ней дружески, как с подругой, забывали или не хотели называть ее «товарищ командир». Временами ей казалась непосильной задача обучить этих восемнадцатилетних девушек самому трудному искусству — воевать в воздухе.

До сорок первого года Маршанцева обучала летчиков в военной школе, многим горячим головам дала путевки в жизнь, и все же работа с девушками казалась ей немыслимо трудной. Но она видела, как смело взялась за эту работу Раскова и как горячо сами девушки стремились овладеть трудным искусством, и понимала, что все зависит только от упорства и настойчивости, железной настойчивости. Она говорила кратко, чеканя слова, словно делала зарубки на сердце. Это запомни. Это усвой. Она внушала им, что за знания надо бороться. Прослушала — пеняй на себя. Ослабила внимание — приблизила свой конец.

Комиссаром полка осталась Мария Речкина. Ее полная, глубоко штатская фигура не стала строже от военной формы. Все в ее облике было таким домашним, что напоминало оставленную маму, и это особенно притягивало к ней девушек, располагало к душевному разговору. И между собой девушки прозвали ее «наша мамаша».

Когда полк разделили на подразделения, Катя попала в первую эскадрилью. Командиром у них стала Даша Нечаева. Она строго следила за своими летчицами и штурманами, требовала, чтобы учебу они закончили только на «отлично».

— Наша эскадрилья, — внушала им Нечаева, — должна быть первой в учебе, тогда и на фронте мы не будем последними.

Через три месяца теоретическая подготовка была закончена, и девушки приступили к практическим занятиям по специальной программе, составленной Мариной Расковой.

Ох как волновалась Катя на аэродроме!

Она даже завидовала подругам: они-то чувствовали себя уверенно и спокойно. Вот Даша говорит о чем-то с Мариной, обе смеются. Надо заразиться их веселостью и освободиться от внутреннего напряжения. Освободиться? Но как? Ни о чем, кроме полетов, она думать не может. Через десять минут они будут за облаками, впервые полетят по маршруту. И хотя они были подготовлены к выполнению задания, все же она беспокоилась. До этого они летали с командиром, держась, как говорят, за ее крылышко, а сейчас должны показать свое собственное умение.