Московское воскресенье - [40]

— Да…

— Вот вы сами сказали, что война будет долгая, тяжелая… Еще бы! Враг под самой Москвой! Сколько времени его придется теснить обратно… Нет, нет, — она заторопилась, — я верю, что мы его все равно победим, но я хочу, чтобы мы все всё отдали для победы… Да, да, все, даже простые человеческие чувства. А когда война окончится, мы снова встретимся, поговорим обо всем. Не думайте, что я не понимаю вас… Но поймите и меня, я не подготовлена к веселым разговорам, к шуткам, к нежности… Я сейчас стала какая-то каменная… — И без перехода: — Сегодня у нас в госпитале опять умерли трое… — Лицо ее стало жалким, из глаз выкатились слезинки и медленно поползли по щекам.

Лаврентий стоял потрясенный, не находя слов. И хотя ему было что сказать: и о том, что война не убивает человеческую душу, что чувства, может быть, еще сильнее проявляются в испытаниях, — ничего этого сказать он не мог. Молча повернулся и тихо пошел к двери.

Он услышал ее быстрые шаги, она догнала его и опустила на плечо свою тонкую руку, но он не обернулся. Тогда Оксана тихо сказала:

— Простите, Лаврентий Алексеевич, может, мне не надо было говорить вам об этом, может, это только я одна так чувствую, но ничего я не могу с собой поделать… И еще умерли эти трое, такие молодые, им бы жить да жить…

Рука ее соскользнула с его плеча. Закрывая дверь, он увидел — Оксана стояла, подняв лицо, и кусала губу, словно пыталась смирить этой болью иную, более нестерпимую боль.

Глава шестнадцатая

Самолет ему отремонтировали только к утру.

И вот он ехал за ним, и все его мысли были о самолете, на котором он снова вылетит в бой. А где-то в тайнике теплилась странная надежда: Оксана сказала — после войны… Значит, надо приближать этот конец войны всеми силами и умением, значит, надо воевать еще храбрее, умелее, убивать врагов, но не дать им убить себя.

Он ехал по Москве, не в силах привыкнуть к опустевшим улицам, к домам с занавешанными окнами, с молчаливыми дворами, с безмолвными, нехлопающими дверями. Город молчал, будто какая-то тяжелая болезнь поразила людей, и они стали затворниками. Лаврентий с трудом представлял себе, что люди просто уехали из родного города. Он видел заводы, ворота которых были закрыты, сквозь разбитые окна свистел ветер, трубы не дымились. И чем дальше выезжал он на окраину, тем большее недоумение охватывало его. Ему казалось странным, что все движение сосредоточено около маленьких кустарных мастерских — к ним то и дело подходили грузовики, там продолжалась какая-то работа, вот даже заводик минеральных и фруктовых вод продолжал работать. Лаврентий изумился: кому теперь нужны воды? Но вдруг он увидел возле машины человека с винтовкой, увидел, как осторожно рабочие укладывают в кузов ящики с бутылками, и понял — это бутылки с горючей жидкостью. И те заводы, которые казались ему опустевшими, тоже работали, только там работа сосредоточивалась в отдельных цехах, и входили и выходили люди не через главные ворота, а где-то в стороне, в переулке, а оттуда выходили танки и выкатывали пушки.

Теперь Лаврентий еще внимательней приглядывался к домам, к вывескам, к улицам, и они перестали казаться пустынными, наоборот, все вокруг полно движения и исполнено особого значения, которого раньше он не понимал. Он увидел, что во многих домах открыты кустарные мастерские, и от этих домов то и дело отъезжают машины, а в машинах стоят ящики с гранатами; в окнах одного дома он увидел людей, склонившихся над минометами; еще в доме — во дворе — тела авиационных бомб. Из мастерской бытового обслуживания выносили и ставили прямо на тротуар ящики с автоматами, с заднего двора какой-то фабрики выехали ломовики, и на грохочущих телегах грудой навалены асбестовые костюмы для бойцов противовоздушной обороны… И Лаврентий с изумлением наблюдал за этой напряженной жизнью и дивился на себя: как он мог подумать, будто этот город мог опустеть и стать безмолвным? Нет, он жил, жил для борьбы и для победы! Но и завода, на котором он бывал столько раз до войны, с которого получил в свое время немало машин для своего полка, он тоже не узнал. Там, где все раньше сияло чистотой и движением, теперь была тишина, запустение, беспорядок, будто сюда только что спикировал вражеский бомбардировщик. Что случилось с заводом?

Он медленно вошел в цех и остановился в дверях. Его оглушили шум и скрежет, каких он никогда не слышал здесь. А станки! А самолеты! Облупленные, залатанные, побывавшие в крупных переделках или поднятые прямо с кладбища!

По цеху озабоченно бегали подростки, женщины в штанах ползали по плоскостям, неумело шпаклевали и закрашивали заплаты. Никто не обращал внимания на Лаврентия, у всех хмурые, сосредоточенные лица, движения какие-то связанные, неловкие, но торопливые, будто от этой торопливости зависело что-то очень важное для этих людей.

Лаврентий направился в контору главного инженера, но сейчас же увидел, как из знакомого кабинета вышел молодой человек, захлопнул дверь, положил ключ в карман и бегом побежал в конец цеха.

Остановившись у запертой двери, Лаврентий рассматривал проходивших мимо, надеясь встретить хоть одного знакомого. Из кабины ближайшего самолета высунул голову старик и кивнул ему как знакомому, потом помахал рукой.