Московское воскресенье - [143]
Она считает, что эти встречи обогатят их жизнь, заставят каждую из них думать не только о себе, но и обо всем полковом товариществе. И место такое есть: в центре Москвы, напротив Большого театра, ежегодно утром второго мая, чтобы затем весь день провести вместе, как провели мы вместе эти четыре военных года…
— А если кто на Кубань или в Сибирь уедет? — тут же спросила практичная Даша.
— Ну что ж, если нельзя будет приехать в отпуск, пусть напишет в нашу мирную штаб-квартиру по адресу: Московский университет, математический факультет, студентке Рудаковой. А я отвечу каждой. Я хочу стать техническим секретарем нашего мирного полка…
— Девочки, а как здорово придумано! — воскликнула Маша Федотова, которая до этого выглядела самой грустной из всех. У нее-то — все это знали — никакой семьи не было, а теперь весь полк так и оставался ее семьей. — А как интересно-то, ведь только подумать, мы же не знаем, какими мы будем через год, через два, через пять лет!
Да, какими мы будем? Мы еще и сами не знаем этого, но мы знаем другое: мы будем строителями, создателями нового мира, перед нами распахнуты двери в будущее, которое мы сами отстояли в боях. И ясно, что через пять-шесть лет на площади Свердлова перед Большим театром соберутся ученые, инженеры, партийные работники — хозяева большой советской земли!
Голосования не было. Все вскочили с мест, окружили Маршанцеву и Речкину, стали упрашивать их взять на себя руководство новым, «мирным» штабом, а потом еще долго сидели тесной группой, пели песни полка, вспоминали погибших подруг.
В тот же день за Рудаковым пришел самолет, и Катя вылетела вместе с мужем в двадцатый штурмовой. Там его ждал вызов в академию, и наутро они вылетели в Москву.
Под крыльями промелькнула Москва-река, плотины на канале, дома-коробки стали увеличиваться, и вот открылся весь простор Центрального аэродрома.
Григорий выпрыгнул первым. Помог Кате выйти из самолета, поставил на землю свой чемодан. Потом распрямился и посмотрел вокруг.
Вот она, Москва!
Не успел он и рта раскрыть, как шофер подхватил его чемодан и побежал к «виллису». Гриша с Катей переглянулись. Это даже неплохо, им далеко ехать — на другой конец города.
И вот полилось, шелестя, Ленинградское шоссе, потом открылась широкая, как река, улица Горького, площадь Маяковского, площадь Пушкина…
— Стой, шофер, сначала к университету.
— Есть, к университету!
Вот и улица Герцена, Манежная площадь. Сердце Кати замирает. Ей писали подруги, что на университет упала бомба. Что-то сейчас увидит она?
Вот знакомая чугунная решетка сада. Вот оно, здание университета. Памятник Ломоносову!
Ах да… Раньше был бронзовый бюст на пьедестале. Справа стоял раскидистый тополь, а слева, вот здесь, серебряные елочки. А сейчас совсем другая статуя Ломоносова, ученый стоит во весь рост, правой рукой опершись на шар. Другой Ломоносов, ну да после войны и мы все стали другими!
— Здравствуй, Ломоносов! Здравствуй, старый университет! Вот я и вернулась.
«Виллис» несется дальше, на тихую окраину. Вот она, их маленькая улочка. Вот стандартный заводской дом. Катя летит по лестнице, Гриша едва поспевает. Она распахивает дверь, бежит по коридору, в свою комнату.
— Мама!
— Дочка! — воскликнула с удивлением мать. Катя прижимается к ее груди. Слезы радости льются у обеих. Они не могут говорить.
— Погоди, — шепчет мать, отрываясь от нее, — что же это я! Надо скорее позвонить на завод отцу. — Она хочет идти к двери, но вдруг замечает постороннего: — Военный? Кто же это?
— Знакомься, мама, это мой муж.
— Муж, — шепчет мать и опускается на стул.
Гриша подходит к ней, наклоняется и целует маленькую, слабую женщину, ставшую теперь для него родной.
