Московское воскресенье - [13]

— Кто тебе сказал обо мне?

— Командир вашего полка.

— Как ты попал в Москву?

— Моя часть переформировывается. Переводят в резервную армию.

Больше Лаврентий не задавал вопросов, опасаясь, как бы Иван не начал рассказывать то, о чем он догадывался.

Повернувшись к матери, он стал расспрашивать ее об эвакуации из Севастополя, о жизни в Горьком.

— Напрасно из Горького приехала, напрасно. Жила бы себе спокойно, а тут одни тревоги. Черт знает что может произойти. Поезжай-ка обратно на Волгу.

— И не говори об этом, — твердо возразила мать. — Чтоб я вас сиротами здесь оставила? Нет уж, будем доживать вместе. Вот я уехала, а ты чуть не умер. Теперь не отступлю от вас ни на шаг. Разве вам легко без меня? Разве можно такую беду переносить без женщин? Вы у меня такие одинокие остались.

Лаврентий переглянулся с братом, оба вздохнули и подчинились воле матери.

После их ухода Лаврентий почувствовал себя здоровым и решил завтра же попросить, чтобы его выписали. Лес лучше всех лекарств поможет ему. Сейчас он уже не ощущал той слабости, которая утром доводила его до галлюцинаций. Теперь он видел и понимал все.

Он с улыбкой думал о непокорном характере матери и старался отогнать мысли о брате. Во время этих размышлений и вошла девушка в белом. Приблизившись все так же бесшумно, улыбаясь все той же доброй улыбкой, она протянула ему стакан.

Тут он решил не поддаваться больше галлюцинации. Поднявшись на локтях, глядя прямо в ее глаза, решительно сказал:

— Не буду пить это лекарство. Вы вчера его давали, оно очень горькое.

Она укоризненно покачала головой, словно уличая его в обмане:

— Вчера я не дежурила, я дежурила позавчера, когда вам было еще очень-очень плохо.

Лаврентий почти вырвал стакан у нее из руки и залпом выпил лекарство. Она одобрительно кивнула и молча стала удаляться.

— Маруся, принесите мне газеты! — крикнул он вдогонку.

Остановившись у двери, она сказала:

— Меня зовут Оксана… Газеты читать вам профессор еще не разрешил.

Лаврентий оттолкнулся от подушек, сел и вдруг улыбнулся изумленно и радостно.

Глава шестая

Евгений открыл квартиру собственным ключом и, когда увидел, что никого в доме нет, сбросил на кресло пальто, подошел к роялю и заиграл что-то тревожное, что переполняло его душу и вырывалось наружу. Он играл долго и не заметил, как вернулись домашние.

В ожидании обеда Сергей Сергеевич принялся просматривать газеты, но потом отложил их, морщась, слушал музыку Скрябина. Он не любил Скрябина, он не любил теперь ничего, что казалось ему незавершенным, и его огорчало, что именно в такой момент, когда решается судьба Евгения, он играет Скрябина, это значит, что в душе у него не все спокойно, многого главного, а может быть, и основного им еще не постигнуто. И это заставляло его беспокоиться о сыне. Если бы Евгений играл Шестую симфонию Чайковского, обнаружив свою зрелость, свое завершение, он был бы спокоен. А сейчас он чувствовал, что в голове у Евгения туман, как будто он не отдает отчета в том, что оставляет позади и к чему идет. Как будто его ведет вперед не разум, а вот такой же вихрь чувств, смятение души.

Оксана в своей комнате тоже слушала музыку Скрябина, сидела, вытянувшись в кресле, закусив губу, глядела на потолок, в котором расплывалась лучистая тень люстры. Сидела бездумно, отдавшись полету «Поэмы экстаза». Блуждающий взгляд ее скользнул по стене и остановился на портрете Михаила. Она взглянула на него и задохнулась с прикушенной губой: «Боже мой, не могу привыкнуть, не могу поверить, что его больше нет. Нету совсем, совсем».

Она уронила голову на руки и снова стала впитывать тревожную музыку. Вдруг она услышала стук в дверь. Вошла подруга Машенька Уварова. За нею, смеясь, вошел Евгений, и Оксана сразу поняла, зачем и для кого Машенька пришла. Машенька и не скрывала этого. С лету поцеловав Оксану, она отвернулась к Евгению и сказала, что брат прислал ее попросить разрешение сделать его портрет.

Евгений засмеялся, переглянулся с Оксаной.

— Польщен предложением вашего брата, очень высоко ценю его талант и с удовольствием стал бы позировать ему, но не могу, завтра уезжаю на фронт.

Машенька искренне огорчилась. Чтобы успокоить ее, Оксана положила руку на плечо брата, сказала:

— Идем, поиграй нам на прощание.

Но Евгений уже отыграл, что ему нужно было, и теперь мог только побренчать для развлечения девушек. Он сел за рояль и, весело подмигивая Машеньке, стал играть «Картинки с выставки». Увидев, как просияло ее лицо, он и сам засиял. Подпрыгивал на стуле, светлые кольца его волос взлетали облаком, он взмахивал руками, словно готовился улететь вслед за звуками.

Машенька влюбленными глазами следила за ним и думала, что он не похож на других, он словно из другой, из пушкинской эпохи, весь в мечтах, в звуках, в романтическом ореоле.

Через полчаса, спрятавшись в комнате Оксаны, Машенька взволнованно говорила:

— Я восхищаюсь твоим братом. Мне казалось, что все артисты чужды благородных порывов, что это черствые, эгоистичные люди, и я рада, что Евгений не похож на тех, которых мне пришлось наблюдать. Сколько их приходило к Роману, они заказывали свои портреты, говорили с ним пренебрежительным тоном, пока он был неизвестен, а потом заискивали перед ним и переносили молча то презрение, которым Роман расплачивался с ними. Они все выносили, притворяясь идиотиками… Вот почему я никогда не уважала артистов. А Евгений доказывает, что только большие люди, с большим сердцем и душой, способны на хорошие дела… — И бросилась обнимать Оксану, расточая не ей предназначенную ласку. Оксана, желая охладить ее пыл, строго сказала: