Московское воскресенье - [109]
Лицо Маршанцевой нахмурилось.
— Сто метров? Значит, бомбить нельзя.
— Но восточнее от цели, — быстро вставила Женя, — километров на тридцать, небо ясно. Там ветер десять километров в секунду, возможно, что через час или два облака растают и небо прояснится.
Маршанцева слушала, становясь все более мрачной, и, совсем расстроенная, ушла в штаб.
Оставшиеся на аэродроме с нетерпением ждали ее решения, ходили по полю, но старались не показать своего волнения.
— Пусть буря! Пусть гроза, а мы полетим! — сказала Катя. — Должны лететь!
— Конечно, надо лететь! — подхватила Даша. — Мы покажем этим чертям, как нас обманывать!
Темнота медленно окутывала землю, сады, хаты, улицы. Но приказа о вылете не поступало. Уже начали поговаривать, что полетов не будет, но все сидели в готовности номер два.
Странная тишина была кругом. Не бегали механики, не шумели моторы, не галдели летчицы. Глаза всех были устремлены к хате, в которой помещался штаб. Вдруг там показался огонек ручного фонарика. Кто-то вышел. Мгновенно все были на ногах. Командиры эскадрилий разбежались по самолетам в ожидании приказа.
Когда Нечаева повела самолет на боевое задание, темное небо кое-где прокалывали звездочки. Подходя к цели, она сказала штурману:
— Смотри в оба!
— Смотрю, — ответила Катя. — Вижу, справа кто-то стреляет, впереди кто-то бомбит.
Они перелетели передовую, снова погрузились в темноту, и вдруг Катя закричала:
— Ракета! Ракета! — и так нагнулась к прицелу, будто собралась не бомбы сбросить, а спрыгнуть на врага.
Зеленая стрела прочертила небо, словно сорвала звезду, мгновение держала ее на кончике острия, потом по параболе уронила на землю. Катя впилась взглядом в то место, где рассыпались искры. Повторения не понадобилось. Она увидела цель и положила самолет на боевой курс.
Но пехотинцы словно сомневались, что летчицы так скоро увидят их сигнал; для большей наглядности они включили еще и прожектор. Острый луч уперся в небо, потом с наклона лег в лощину: бейте сюда.
Летчицы слетелись со всех сторон, кружились над лощиной, пока не превратили ее в огненное озеро.
— Горючего! Бомбы! — всю ночь слышалось на аэродроме.
Самолеты стремительно уходили в небо. Летчицы поклялись смешать с землей припрятанную технику врага.
Катя чувствовала ту большую, счастливую усталость, какая бывает в результате хорошей работы. На такую мелочь, как зенитки, они просто не обращали внимания.
За ночь Катя все же так устала, что отказалась от завтрака, легла под плоскость и сразу заснула.
Вечером Даша разбудила ее.
— Ну как? — забеспокоилась Катя. — Сообщили наземники результаты нашей работы?
— Только поскупились на слова, всего два слова и сказали: «Спасибо. Выручили».
Глава двадцать седьмая
Самолеты летят на запад. Над головой такое прозрачное небо, что Катя протягивает руку за борт — не шелк ли, туго натянутый, висит над ними. Теплый ветер отбрасывает ладонь, разглаживает все морщинки на лице. Распрямив плечи, Катя пьет приоткрытыми губами весенний воздух.
Земля блестит, обвитая золотыми потоками играющих ручьев. Сияют круглые зеркала озер, их так много, что они слепят глаза. На штурманской карте озер нет. Это весенняя вода заполнила все воронки от бомб, все противотанковые рвы, траншеи и окопы. Весна омывает израненную землю. Степь оживает. Зеленые поля пересекают золотые узоры отраженного в воде солнца.
Прищурив глаза, Катя вглядывается в точку, мелькнувшую впереди, — точка расплывается, и вот уже отчетливо виден населенный пункт.
Самолеты снижаются… Ведущий делает круг над станцией. Катя приглядывается, но не узнает знакомых мест. Где же зеленые сады, где белоснежные хатки? Пустырь и обгорелая земля.
Самолеты опустились. Штурман Румянцева встала на землю, подбросила шлем в небо:
— Ура! Мы вернулись!
— По старым квартирам! — раздалась команда.
Катя успела взглянуть в лицо Маршанцевой — у нее разгладились все морщинки. Она, улыбаясь, отдает какие-то распоряжения начальнику штаба, которая, тоже с улыбкой, слушает ее.
А солнце льет и льет золотые потоки, лучи стелются под колеса самолетов и вырывают на камуфлированных машинах то свежую заплату, то надпись на фюзеляже:
«Мстим за боевых подруг Галину Руденко и Ольгу Климову».
Самолеты рулят на старую стоянку. Вот она, знакомая улица, такая широкая, что некоторое время служила им взлетной полосой. По сторонам ее стояли фруктовые сады. Яблоня переплеталась с яблоней, а под их шатрами прятались самолеты. Тут же рядом стояла хатка, прямо из открытого окна Катя бросала в кабину планшет и шлем. Бывало, доедая вареники, которыми угощала ее хозяйка, она следила из окна, как готовили самолет. Техники развязывали ветви яблонь — и самолет рулил на старт, то есть на улицу.
Но сейчас неузнаваема станица. Нет садов, вдоль улиц торчат развалины обгорелых хат. Кучи мусора, щебень и кирпич, повсюду изрытая, опаленная боями земля.
Хата, в которой Катя и Даша когда-то жили, стояла без крыши и без крыльца. Из окна не показалось знакомое лицо казачки Панченко, ее певучий голос не окликнул их.
Молча оглядели девушки разрушенный дом, обгорелый подоконник, груду пустых гильз — отсюда фашисты вели стрельбу. Слева, на белой стене, полосы крови. Видно, как человек стоял во весь рост, прислонившись к стене, так и убит был выстрелом в голову. Тут же, на стене, чьей-то торопливой рукой написано:
Книга представляет собой сборник воспоминаний. Авторы, представленные в этой книге, родились в 30-е годы прошлого века. Независимо от того, жили ли они в Советском Союзе, позднее в России, или в ГДР, позднее в ФРГ, их всех объединяет общая судьба. В детстве они пережили лишения и ужасы войны – потерю близких, голод, эвакуацию, изгнание, а в зрелом возрасте – не только кардинальное изменение общественно-политического строя, но и исчезновение государств, в которых они жили. И теперь с высоты своего возраста авторы не только вспоминают события нелегкой жизни, но и дают им оценку в надежде, что у последующих поколений не будет военного детства, а перемены будут вести только к благополучию.
Творчество известного еврейского советского писателя Михаила Лева связано с событиями Великой Отечественной войны, борьбой с фашизмом. В романе «Длинные тени» рассказывается о героизме обреченных узников лагеря смерти Собибор, о послевоенной судьбе тех, кто остался в живых, об их усилиях по розыску нацистских палачей.
Михаил Андреевич Лев (род. в 1915 г.) известный советский еврейский прозаик, участник Великой Отечественной войны. Писатель пережил ужасы немецко-фашистского лагеря, воевал в партизанском отряде, был разведчиком, начальником штаба партизанского полка. Отечественная война — основная тема его творчества. В настоящее издание вошли две повести: «Если бы не друзья мои...» (1961) на военную тему и «Юность Жака Альбро» (1965), рассказывающая о судьбе циркового артиста, которого поиски правды и справедливости приводят в революцию.
Ким Федорович Панферов родился в 1923 году в г. Вольске, Саратовской области. В войну учился в военной школе авиамехаников. В 1948 году окончил Московский государственный институт международных отношений. Учился в Литературном институте имени А. М. Горького, откуда с четвертого курса по направлению ЦК ВЛКСМ уехал в Тувинскую автономную республику, где три года работал в газетах. Затем был сотрудником журнала «Советский моряк», редактором многотиражной газеты «Инженер транспорта», сотрудником газеты «Водный транспорт». Офицер запаса.
В книгу включены документальные повести журналиста Г. Фролова о Герое Советского Союза Юрии Двужильном и героине битвы под Москвой в 1941 году Вере Волошиной. В результате многолетних поисков Георгию Фролову удалось воскресить светлые образы этих замечательных советских патриотов, отдавших жизнь за Родину.
Герои повестей и рассказов, вошедших в этот сборник, наши современники — солдаты и офицеры Советской Армии. Автор показывает романтику военной службы, ее трудности, войсковую дружбу в товарищество, Со страниц сборника встают образы воинов, всегда готовых на подвиг во имя Родины.