Московский завет - [5]

«Вот ты-то, батенька, мне и нужен! – Подумалось Ростопчину отчего-то радостно. – Вот кто мне наверняка расшифрует шарады старого черта!»

Граф небрежно кинул чашку на поднос, встал с постели, подошел к секретеру, вытаскивая из него зеркальце в витой серебряной оправе. Поднес к лицу, поморщился, крикнул:

- Еремка! - И, не дожидаясь появления денщика, принялся отдавать распоряжения. - Таз горячей воды, мыло, бритву, полотенце, примочки для глаз! Заложить бричку, быстр-ро!

***

Постукивая тростью по днищу брички, на опустевшие московские улицы взирал Ростопчин большой хищной птицей. Там, где еще неделю назад, под пестрыми березами и липами гуляла расфранченная многоголосая публика, разносившая по окрестностям всякий вздор, не перебиваемый даже восклицаниями зазывал и выкриками лоточников, сегодня лишь беззвучно опадала листва. За каких-то пару недель из розовощекой, расфуфыренной дамы в модном платье с талией, подхваченной возле самой груди, Москва превратилась в тишайшую старую деву, сменившую легкомысленную европейскую шляпку на домотканый платок, а изящные туфельки на привычные стоптанные тапки.

- Дрянь дело, - неожиданно заметил восседавший на козлах денщик. – Пропала Москва!

- Почто так? – Отвлекаясь от размышлений, спросил Ростопчин. Неожиданно ему показалось интересным мнение представителя народа, этой малой капли огромного моря, состоящей из таких же мужиков. – Говори, да без утайки и страха, как думаешь!

- Тихо-то как… Собак и кошек вывезли, стало быть, и всему городу конец пришел! – Невозмутимо пояснил свое умозаключение Еремей.

- При чем тут собаки и кошки? – Растеряно переспросил Ростопчин, не находя в высказывании денщика никакого смысла.

- Еще как причем! – Денщик оживился и, погладив окладистую бороду, заговорщически зашептал Ростопчину. – Увидят бесы, что изошли хозяева из домов, да и сразу туда поселятся… А как вселятся, такая свистопляска начнется, что свету белого никто не узрит!

- Дурак! – Разочаровано бросил генерал-губернатор и, раздосадовшись на свое желание увидеть истину сквозь призму простодушной веры народной, хорошенько вытянул денщика по спине тростью. – Напился, сволочь, а теперь несешь околесицу!

Денщик поежил плечами, ощущая, как вспыхнул вдоль спины алый рубец, и согласно кивнул без всякой обиды:

- Что выпимши, то мой грех, не отпираюсь, за дело взгрели, – и, поворачиваясь к Ростопчину, размашисто перекрестился. – А что брешу, так это вы, барин, зря. Про такие дела не мной придумано, а в писании сказано. Мерзостью запустения именуется. Это когда опустеет дом, а туда сразу шасть бес, да не один, а с чертовой дюжиной таких же отродий, как и он сам!

- Сказано, так сказано, - не видя смысла продолжать разговор, генерал-губернатор отмахнулся от пьяного денщика. – Чем басни травить, лучше за дорогой следи. Не ровен час, налетишь спьяну на столб или вовсе бричку в кювет опрокинешь!

Возле высокого острошпильего дома, служившего сразу пекарней и лавкой, где обычно продавались французские багеты, луковые пироги и профитроли, маленькие булочки из заварного теста, обильно заполненные по вкусу москвичей острым сыром, паштетом или икрой, толпились возбужденные простолюдины.

«Из дворовых, - мелькнуло в голове у Федора Васильевича, - верно за добром приглядывать оставлены. Так какого лешего их в булочную понесло?»

Ростопчин ткнул денщика тростью, вышел из брички и не мешкая, чеканным шагом пошел к мужикам.

- Здорово, братцы мои! – Сказал нарочито торжественно и важно, как обычно начинал обращение к отбывающим в войска ополченцам. – Почему еще в Москве, а не среди нашего славного воинства?

Мужики мялись с ноги на ногу, прятали глаза, невразумительно бурчали себе под нос.

- Что смутились, неужто не узнаете своего вождя? – Нарочито возмутился генерал-губернатор, надеясь таким нехитрым способом напугать мужичье и заставить разойтись по опустевшим барским хоромам.

- Да как тут вашу светлость не узнать, - поглядывая исподлобья, процедил угрюмый с выбитыми передними зубами предводитель. – Вона, вся Москва твоими писульками расклеена.

- А ты кто таков будешь? – Опешив от неслыханной дерзости, спросил мужика Ростопчин.

- А Шемякою буду, - усмехнулся предводитель и, выходя прямо перед генерал-губернатором, остановился и подбоченился. – Потому как могу любому шею намять!

Заслышав дерзостную речь вожака, прежде смирные мужики довольно загоготали и принялись теснить Ростопчина к растворенной двери французской булочной.

- Что же у лавки стоите? - спросил генерал-губернатор почти ласково, надеясь «покрикивая да поласкивая» расположить к себе мужиков. - Никак булочек, сердешные, захотели?

Ростопчин покровительственно рассмеялся, с силой толкнул дверь, вошел в лавку и тут же растерянно обомлел. Прямо над прилавком, где раскладывалась вкуснейшая выпечка, на размочаленной пеньковой веревке висел удавленный пекарь.

- Что же вы натворили, сукины дети?! – Федор Васильевич бросился к мужикам, но Шемяка остановил его сильной жилистой, как древесный корень, рукой.

- Шпиона повесили, делов-то!

- Он даже французом не был! – закричал Федор Васильевич, пытаясь влепить предводителю затрещину и тем самым деморализовать мужиков, заставить их почувствовать себя холопами, испугаться барского гнева.