Московский гость - [19]

— Я вам не верю, — дрожащим голосом сказал Руслан, качая головой на островке света, откуда не решался убежать в темноту. — Вы все это выдумали, чтобы подурачить меня, посмеяться…

— Ну хорошо, расскажи мне свою историю. Как тебя зовут?

Руслан назвался. Рассказывать ему из своей короткой и неясной, не сложившейся жизни пока было нечего, и он лишь пожал узкими плечами. Однако вдова настаивала, с нежностью глядя на своего нового друга, юного, худосочного, как плесень, и трепещущего перед ней. Почувствовавший ее любовь Руслан немного приободрился.

— Но сначала скажите, почему вы очутились на улице в этом красном халате, — попросил он.

— Да ведь это только сон, — тихо рассмеялась Катя Ознобкина, кладя руки на плечи паренька. — Я снюсь тебе, Руслан.

— А-а… может быть, — согласился Руслан с каким-то и ему не вполне понятным огорчением.

Он потупился.

— Так ты расскажешь мне о себе?

— Что же мне рассказывать… Я живу с мамой, мы очень бедные, и мама старенькая, но не оставляет сильной охотки до труда. Думает, что так я скорее выбьюсь в люди, если она будет крутиться как белка в колесе. Мне надо поступить в университет, так мы оба думаем. Я поступал прошлым летом, но провалился. И этим попробую. Мы только ради этого и живем…

— Пойдем к тебе, Руслан, — перебила Катя Ознобкина. — Мне дома скучно, там завелась мятежная душа моего покойного старичка, а у тебя, там, где ты живешь с мамой, хорошо и спокойно.

— Вам совсем не понравится у нас, — с беспокойством возразил Руслан Полуэктов. — Мы живем бедно, в ужасных жилищных условиях, а вы привыкли в богатству. Я же вижу, какая вы… Поверьте мне, ваша привычка к роскоши бросается в глаза, один халат чего стоит… От роскоши вы и есть такая холеная и красивая, что даже взглянуть страшно. И я кое-что слышал о вас. Это вам принадлежит удивительный дом здесь, на Кузнечной?

— Мне. Но ты не бойся моих привычек. Я исправлюсь. Буду жить как ты с мамой, — заверила Катя Ознобкина запутавшегося в ее сетях и как будто бредящего Руслана.

— Дома вам будет лучше, чем у нас, — из последних сил защищался парень.

— Ты ошибаешься, Руслан, — твердо возразила вдова. — Нигде мне уже не будет так хорошо, как у вас. А утром ты мне расскажешь свою историю.

— Но у меня нет никакой истории! Ее нет даже у моей мамы, которая прожила долгую и трудную жизнь. Она всегда только и делала, что заботилась обо мне и мечтала о времени, когда я выбьюсь в люди.

Хотя Руслан и сопротивлялся, боясь убожеством своего жилища оскорбить чувство прекрасного, несомненно присущее обладательнице роскошного красного халата и проступавших под ним могучих форм, они тем не менее уже направлялись к его дому. Будущий студент жил с матерью на той же Кузнечной, на самом отдаленном и глухом ее конце, в обветшалом каменном доме, на этаже, который с большой долей условности считался первым, а по сути был подвалом. Они спустились по выщербленной лестнице — страх перед уже неизбежным позором неожиданно подвиг Руслана на галантность, и он осторожно поддерживал даму под локоть — в сумрак и нестерпимую вонь. Запахи еды и мочи окутали Катю Ознобкину, и она разразилась нездоровым смехом. Но не сдалась и не повернулась вспять. Руслан открыл дверь, и в темноте тесной, вытянутой в длину комнаты тотчас прозвучал слабый старческий голос:

— Ты пришел, малыш? Свет опять отключили, дьяволы. Я сейчас подбавлю огоньку.

Маленькая сгорбленная старуха прошаркала к керосиновой лампе, дымившей на столе. Тут же, в пещере, отгороженная ситцевой занавеской, располагалась и кухня, и на том столе, где сейчас стояла лампа, обычно готовились скудные обеды подвального семейства. В пути Руслан объяснил, что его мать работает уборщицей в больнице, получает гроши, да и те нередко выдают с большим опозданием. Старуха никогда не позволяла себе никакого кулинарного баловства. Ее сын ничего в семейный бюджет не вносил, всецело занятый подготовкой к вступительным экзаменам. Старуха подкрутила фитилек, и пламя за покрытым копотью стеклом заиграло веселее.

— Кто с тобой, Руська? — вдруг вскрикнула старуха. — Кого ты привел? В красном халате? — Она осеклась, догадавшись или узнав, прикрыла рот ладонью, но сдавленный шепот все же просочился между скрюченными пальцами: — Боже мой, да это же Катя Ознобкина… я ее знаю… ее все знают… кто же не знает Кати Ознобкиной?..

Вдова бойко подскочила к ней с дружелюбной улыбкой на пухлых губах, заключила ее, худенькую, в тяжеловесные объятия и воскликнула:

— Милая, не удивляйтесь и тем более не пугайтесь! Я вам не помешаю, и мне у вас понравится, что бы по этому поводу не думал ваш замечательный сын.

— Но у нас плохо, это совсем не подходящая для вас обстановка… — стала повторять старуха соображения сына, которые тот высказал еще на улице. Ее голос звучал скрипуче и заунывно.

— Перестаньте! Хватит мучить меня всеми этими вашими нелепыми отговорками и предупреждениями! Мне у вас хорошо, клянусь! Я гуманна. Я живу на всем готовом, но я отнюдь не презираю тех, кто прозябает в нищете и еще только мечтает выбиться в люди. Идите ко мне оба! Я вас люблю! Вы несказанно хороши!