Московский гамбит - [66]

Но почему, почему??

— Олег, скажите честно, — Саша взглянул на него, — вы ощутили каким-то шестым чувством серьезность всей ситуации, высшую серьезность, несмотря на всю внешнюю простоту и непритязательность того, как началось??.

— Да. Из-за целого ряда намеков, нет, не знаю от чего… какой-то жуткий подтекст всего этого входил в меня…

— Тогда и не спрашивайте, «почему». Надеюсь также, что не будет никаких детских обид. Вся эта история вне личных отношений. Это была бы смешная реакция… Тем более, я вас предупреждал, что будут «этапы» и после каждого из них — решение о дальнейшем.

Тем не менее возникла неприятная и напряженная обстановка. Слова запутывались и застревали. Олег, грустный, смотрел в окно.

— Давай-ка откланяемся и пойдем своей дорогой, Олег, — вдруг резко сказал Берков и встал.

Это, может быть, был самый лучший выход. Быстро, смущенно и неприязненно простились.

Саша и Нина оказались одни у столика.

— Ну что ж, остается только допить пиво, — вздохнул Саша.

Нина решила ни о чем не спрашивать его. Он ничего не сказал ей. Заранее. Стуманно-странной улыбкой она посмотрела на него, допивающего свое пиво.

Задумчивая официантка поплелась из своего угла и опять оказалась перед глазами Нины. «Она всегда смотрит внутрь себя», — подумала Нина.

Нет, нет, ни на одну минуту в ее уме не мелькнула мысль, что Саша отказался из-за «морали»: ибо ожидался «чудовищный» метафизический эксперимент без согласия на то. Она вгляделась: что-то иное заволокло его лицо и глаза, устремленные внутрь. Принял ли он такое решение сам или вместе с этим немыслимым человеком Востока? Как связать сущность этих ребят с отказом? Ведь никому не было известно, кроме Саши, в чем собственно состояло «испытание». Но оно было явно отчужденно от их личности. Что же испытывалось тогда в этой кромешной тьме на грани между жизнью и смертью, которая всегда рядом? Может быть, испытывался их будущий предсмертный стон, который Саша или этот всевидящий Человек Востока могли провидеть и положить на весы? И что могло быть такого в этом последнем стоне или видении? И в какие пласты души можно было бы бросить эти тайные зерна? И какая неудача постигла их предсмертный живой стон? А если, подумала Нина, то было испытание последующих транс-воплощений, заложенных внутри нас и раскрывающихся потом как зонты в согласии с Волею Небес? Или, — и тогда в ее уме появлялся воображаемый образ этого неизвестного Сашиного друга, все связывалось с первоначальными божественными прообразами души Олега, Бориса и Леши? С той божественной искрой, которая начинает свое путешествие, спускаясь во тьму? Может быть, она не выдержала Сашиного испытания? И зачем, какие еще сети и капканы заготовили для нее они — Саша и Человек Востока — для этой бедной божественной бабочки-летуньи, — улыбалась Нина… В какие еще немыслимые, post-божественные бездны надо заманить эту наивную и всемогущую бабочку, называемую иногда вечным огнем? Заманить так, чтобы она уже никогда не возвратилась к своему Небесному Отцу.

Счастливые, какие же они счастливчики, эти двое, Олег и Борис, удалившиеся в горечи и даже злобе и воображающие, что они оказались недостаточно духовны и глубоки и, так сказать, неполноценны перед высшим.

Золотые счастливчики!

А что остается мне? — думала она. — Наверное, Саша выбрал меня одну для своего «чудовищного эксперимента». Ну и пускай. Где-то я всегда стремилась к гибели. Страшно будет расстаться только с одной — во всей этой так называемой Вселенной — с одной-Россией. О, нет, нет, она — внутри меня, и она пребудет со мной даже после моей смерти, в вечности. Ее я никому не отдам. А божественной искры моей — прообраза Божия — мне не жалко, давно уже пора над ней маненько подшутить. А то уж больно вечная и божественная. Так и пребывает в своей полноте, блаженстве и покое, как толстый Будда. А я тут маюсь по всяким столовым и планетам, без конца и начала.

Мне даже не будет жалко, если Саша «подшутит» и надо мной, какая я есть, а не только над моей божественной искрой, с которой я еще не отождествила себя полностью.

Все равно — я его. Как это поется в народной песне: «Пускай могила меня накажет за то, что я его люблю. Но я могилы не убоюся, кого люблю и с тем помру».

Кажется, наши женщины — в далеком прошлом, добровольно соглашались уходить в землю вместе с мужьями, как только те умирали. Но, увы, Сашу не интересуют такие мелочи, как могилы на земле, и все эти его игры попахивают другой, более жуткой и фундаментальной могилой — внеземной. А может и нет, кто знает?

Она взглянула на Сашу. Он обернулся к ней.

…Нет, нет, я попросту не понимаю его. Разве он — вне Света? Он же говорил, что обязательным условием этого последнего пути является «обычное» посвящение, с его целью — Богореализацией. Значит, это не против Бога, а идет куда-то еще «дальше», раз необходимо, чтоб сначала душа была вместе с Богом, как скромно говорят на Западе, или просто стала не иным, чем Бог, как говорят на Востоке. Да, конечно, он не отрицает Божественный Свет, и в этом отличие от люциферических сект. Но вместе с тем это глубинное восхищение некоей Высшей Тьмой… Нет, нет, дальше я ничего не понимаю. И вообще все путаю. Не надо ускорять события. Пусть будет, что будет. Я, слава Богу, не Гретхен, а он не Фауст, а кто-то гораздо покрепче. Правда, юмор никогда не мешает. Его можно сравнить с колобком из народной сказки: я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, и т. д… ото всех ушел колобок и катится по дороге. Так и Саша от всех ушел: и от Бога, и от дьявола, и от Традиции, и от эзотеризма, прихватив все это с собой. Но чем это кончится?