Московский гамбит - [4]

— Бросьте, Леша, — добродушно, и даже ласково, возразил Трепетов, опять отхлебнув чайку. — Что же вы все привязали к князю мира сего? Вот уж действительно: сильнее кошки зверя нет. Это совсем из другой оперы. Не на полярности между богом и дьяволом все сошлось, — добавил он.

— Доказательства! — буркнул Алексей, полушутя.

— Почему такой страх перед дьяволом? — удивился Трепетов, поглядывая на Алешу. — Это же присутствует везде! — и он сделал широкий взмах рукой, как будто бы даже пригласительный. — Ну, хорошо. Если уж вы так волнуетесь, то доказательства будут, когда приступим ближе к делу… Только напомните мне.

Олег осторожно посмотрел на Трепетова. Его раздражало, что Саша имеет власть вопреки той сфере, где царствует он, Олег Сабуров, сфере поэзии. И это уязвляло его. Но он знал, что с этим надо смириться: что-то в душе его недавно надломилось, и она стала открытой для новых и таинственных течений. И эти течения меняли его. Он сдержал себя. Ему было даже жутко и где-то приятно ощущать себя беспомощным.

— Ну, так вот, господа, — закончил Трепетов, взглянув на часы, — я же говорил, свидание будет коротким. Давайте договоримся так: вы, Олег, — он как будто слегка выделял поэта, — позвоните мне, лучше утром, когда найдете первого человека. Но хочу заметить, что вам нечего беспокоиться, если даже я не отберу никого. Тогда мы перейдем к следующему этапу только с вами. К тому же, удача и неудача — это категории дьявола, а не наши. Мы не любим побед — в отличие от него, — добавил он насмешливо и встал.

— По рукам, — улыбнулся Берков и тоже встал.

— Оставайтесь, Саша, — предложил Сабуров. — …Будет…

— Нет, спасибо, мне надо идти…

— Ну, как хотите. Ждите звонка.

Трепетов открыл дверь, и, церемонно извинившись перед подслушивающей старушкой, направился по коридору. Олег провожал его.

— Ну и тип! — воскликнул Леша. Олег тут же вернулся.

— И как? — взволнованно проговорил он.

— Тих, — ответил Берков.

— То-то и оно, что тих… Неужели ты не чувствуешь, как он весь затаен, и от его тишины веет чем-то неизмеримым… Такому не надо совершать чудеса…

— Да, совсем не то, что в легендах о нем! — воскликнул Закаулов из своего угла. — Но все это по мне, ей-богу, это по мне, ребята! Люблю послать все к черту и броситься с вышки вглубь…

— Тише, тише! — попытался остановить его Берков.

— Не хочу тише! И скажи, Олег, твоей соседке, чтоб донесла на нас в лучшие инстанции! — и Леха погрозил пальцем. — А не в те, которые роются в человеческом дерьме: политика, грабежи, секс…

— Не бойся, Леха, она глуховата. Подслушивает она только наши шаги, — улыбнулся Олег.

— Пусть на шаги и доносит. В лучших инстанциях могут судить и по шагам.

— Лучшие инстанции и так наперед знают все, — прервал их Берков. — А теперь: как вы смотрите на все это?

— Скажу одно, — ответил Олег, расхаживая по комнате, — я чувствую ясно, что за Сашей что-то стоит… Мое чутье меня не обманывает. Но этот Трепетов чем-то меня раздражает, — вдруг разозлился он. — Адепт, так сказать. Хотя меня тянет к нему… вернее…

— Даа… человек Востока так и остался во мраке, — пробормотал Берков. — Еще надо пробиваться к нему.

Было решено, что «полет к человеку Востока» надо продолжать до конца. И, естественно, держать все закрытым, не вмешивая посторонних, как и было обещано Саше. Это лучше для них же самих. И попытаться найти других людей… И они удивились, что столько интересных и глубоких личностей стоит в списке тех, кто исключен…

— Ведь мы не знаем принцип отбора, тем более мы выбраны иначе, «произвольно», как выразился Саша. На чем этот принцип основан? Явно, не на обычном, — проговорил Берков.

— Темна вода…

Но в это время снова прозвучали знаменитые на всю подпольную Москву шесть звонков в одну из дверей дома № 3 по Спиридоньевскому переулку. Кто-то ломился к Олегу сквозь ночь, ветер, бред и вой машин послушать стихи и огненно прокричать среди тьмы. Звезды уже заглядывали в окна.

— Идут, идут, уже идут! — воскликнул Закаулов.

— Начинается! — надменно усмехнулся Олег. — Пойду открывать.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Через некоторое время все переменилось в этой комнате. Несмотря на плотно закрытые двери изнутри порой доносились исступленные крики, переходящие вдруг в шепот и бормотание, звон посуды и одинокие возгласы… Два раза кто-то выскакивал в коридор, взлохмаченный, потный, с криком: «Я больше не могу!»

Жильцы дома номер три, квартиры номер четыре, по Спиридоньевскому переулку уже ко всему этому привыкли. Бывало все: и невероятные сборища до шести утра, и шествие среди ночи по длинному коридору в высшей степени подозрительных личностей, то оборванных, то чересчур интеллигентных, и появление милиции, и сумасшедшие беседы в коридоре, и бесконечный ряд водочных бутылок, и вынос пьяного тела — домой, к друзьям, или далеко-далеко… Жильцов поражала странная смесь лиц на «сборищах»: солидные бородатые люди, в хороших костюмах, с портфелями, иногда любовно ухаживали за дикими оборванцами, чуть ли не вытирали им со рта пьяную блевотину. Да и сами «солидные» люди были хороши, если правда, внимательно вглядеться им в глаза.

Одна старушка-соседка, например, «вглядывалась» и потом так пугалась, что заболевала кошмарами.