Башлыков вернулся на кухню, где Людмила Васильевна угощала чаем Ваню Полищука, вызванного на инструктаж.
– Ну давай, – сказал Башлыков, доверительно прикоснувшись ладонью к плечу замечательного юноши. – Все подробно, изо дня в день: как работаешь, с кем познакомился. Вот тебе бумага, нарисуешь расположение комнат на втором этаже. Сможешь?
– Смогу, – Иван застенчиво поглядел на Людмилу Васильевну.
– Ее не стесняйся, – понял его взгляд Башлыков. – Это могила. Единственная женщина, которой можно доверять. Чуть пикнет – и нет ее на свете.
Подробный, со множеством остроумных наблюдений Ванечкин доклад Башлыков выслушал с чувством глубокого удовлетворения. Он в нем не ошибся. В белокуром юноше было много такого, что вселяло надежду.
Он был порождением Москвы, чумного города, но тлетворное влияние времени его словно не коснулось.
Умен, скрытен, изящен, не по годам проницателен, а главное, давненько Башлыков не встречал человека, в котором так пронзительно торжествовала природная склонность к справедливости. Одним своим таинственным явлением этот мальчик как бы отрицал победительную силу грязи и подлости жизни. Он был явно из тех, кого так не хватало сейчас в России, кто ради благородной идеи готов был пожертвовать молодостью и кровью. Когда Башлыков понял это, ему самому стало легче жить.
– Хотя я полностью доверяю Людмиле Васильевне, – сказал он, – но кое-что хочу сказать тебе по секрету.
Людмила Васильевна молча удалилась, не поднимая глаз.
– Она тебе нравится? – спросил Башлыков.
– Она красивая, в ней много печали.
Как приятно разговаривать с этим мальчиком, подумал Башлыков.
– Тебе говорит что-нибудь фамилия Мещеряков?
Иван напряг память.
– Да, есть такой. У него кабинет на втором этаже. Кажется, специалист по межмуниципальным конфликтам.
– Предатель и сволочь. Бывший генерал-особист.
Сдал нашу агентуру в Болгарии. Скажи, Вань, ты мог бы убить человека?
Ни одна черточка не дрогнула на ясном лице.
– Не знаю. Я должен убить Мещерякова?
– Понимаешь, Ванюша, в этой игре пощады никому не будет. Ни тебе, ни мне, ни им. Да это и не игра вовсе. Это война. Если ты это не осознал, самое время тебе вернуться на школьную скамью.
– Школу я окончил, – улыбнулся Иван. – Григорий Донатович, значит, вы предлагаете террор? Но я в него не верю. Террор – бессмысленное кровопускание. Занятие для недоумков из красных бригад. Те, кто с помощью террора пытался переделать мир, оказывались в конце концов обыкновенными убийцами.
– Не совсем так. Видишь, все же ты не доучился.
К семнадцатому году народовольцы отстреляли около двенадцати тысяч человек. Царь рухнул не потому, что на него надавили большевики, а потому, что его некому было поддержать. Он остался одиноким. Лучшие кадры монархистов выбили, как мишени в тире. История, братец.
– Эта победа нам сегодня и аукнулась.
Башлыков устало потер лоб ладонью:
– Выходит, я в тебе ошибся, Вань?
Он встретился с ним взглядом и увидел в глазах тоску, которая была старше мальчика на целый век.
– Похоже, у меня нет выбора, – мягко заметил Иван. – Так и что там с этим Мещеряковым?
– Палач и вор. Больше ничего. Но тебе не придется его убивать. Попугать надо, Вань. Очень надо их попугать. С перепугу они сами себя переколотят.
С Мещеряковым он познакомился через два дня в туалете. Тучный мужчина, со спины похожий на моржа, долго колупался возле умывальника, полез за платком и выронил ключи. Иван ключи поднял:
– Пожалуйста, Павел Демьянович!
Генерал уставился на него совиным взглядом:
– Кто такой? Откуда меня знаешь?
– Иван Полищук, курьер… А вас кто не знает, все знают, и я знаю.
– По каким каналам?
– Из газет, Павел Демьянович, откуда еще. Я лично горжусь, что работаю с вами в одном здании.
– Вон как? – Генерал поглядел на него с благодушным прищуром. – Почему гордишься?
– Да вот, помните, как у Маяковского: если делать жизнь с кого, так только с товарища Дзержинского!
Иван выпалил это с таким молодецким задором, что генерал невольно оглянулся. Тут как раз в туалет заглянули двое посторонних.
– Ну-ка, пойдем отсюда, – пробасил Павел Демьянович. – Для беседы место не самое удачное.
Привел юношу к себе в кабинет, усадил за стол.
– Нуте-с, господин курьер, чем же вам так дорог товарищ Дзержинский?
Иван объяснил, что Дзержинский сам по себе ему, конечно, не дорог, пропади он пропадом, но в данном случае подходит как символ. То есть как символ человека, целиком посвятившего себя служению идее, хотя и ошибочной. Точно таким же человеком и гражданином он считает Мещерякова. Стальным, непреклонным, истинным рьщарем демократии.
– Много у тебя в голове чепухи, юноша, но в чем-то твоя горячность мне по душе, – генерал угостил его "Мальборо" из серебряного портсигара. – Честно говоря, редко нынче встретишь молодого человека со столь возвышенным образом мыслей. Похвально, похвально…
Но ты, полагаю, и сам не только о курьерской карьере мечтал?
Иван покраснел:
– Да это так, временно, оглядеться немного.
– Хорошо, я тебя запомню. Пока ступай…
Ближе к вечеру его вызвала Шмырева, заведующая отделом. На ней было новое темно-синее платье, добытое, судя по покрою, из бабушкиных сундуков, – с многочисленными оборочками и бисерной отделкой. Это платье ее бабушка, скорее всего, носила, когда была на сносях, но и оно не могло смирить могучую грудь Ирины Карповны, грузно покачивающуюся над столом.