– Тогда расскажи о своих убеждениях. Кто ты такой, хочу я знать.
– О каких убеждениях? О политических?
– Ну, допустим.
– Нет у меня никаких убеждений. Откуда в моем возрасте, Ирина Карповна? Отец – фирмач, мать – спекулянтка, конечно, склоняюсь к демократии.
– Девушка у тебя есть?
Ивану все больше не нравился этот допрос.
– Есть. Невеста.
– И она кто?
– Проститутка. Но я ее постепенно от этой профессии отважу. Как только начну хорошо зарабатывать.
Ирина Карповна сняла очки и положила их перед собой на пачку бумаг. Без очков глаза у нее засветились веселой голубизной.
– Знаешь ли, Ванечка, ты ведь не так прост, как кажешься, верно? Пожалуй, мы сработаемся. Куришь?
Пьешь?
– Только когда есть деньги.
К концу недели он уже со многими познакомился, а с одним шустрым пареньком по имени Булат немного подружился. Как-то оба задержались на работе и вместе вышли на улицу.
– Пойдем, что ли, шарахнем по маленькой? – предложил Булат.
– Почему бы и нет.
Зашли в ближайший питейный шалманчик и уселись за пластиковой стойкой. Булат заказал два крепких коктейля и по бутерброду с ветчиной. Тут же на них стали пялиться две девицы, сидящие неподалеку за столиком.
На Булата вообще женщины заглядывались, да это и не мудрено: высокий, худенький, гибкий, он был одновременно похож на турка, на негра и на жителя Скандинавии. Экзотический цветок московских джунглей. Обыкновенно благодушный и смешливый, сегодня он был зол. Он уже полгода вкалывал курьером, а повышение, как выяснилось в разговоре с мадам, ему пока не светило. Причина была в том, что он отказывался вздрючить эту "старую извращенку".
– Брось, – не поверил Иван. – Она не такая.
– Не строй из себя дебила, тебе не идет. На тебя она тоже глаз положила. У нас все через это проходят.
Да я не против, но пусть даст гарантии.
– А куда она тебя должна повысить?
Булат подмигнул турецким глазом:
– Поближе к кормушке, куда же еще.
В пустой болтовне курьерской мелюзги это слово мелькало часто так или этак, как опознавательный знак приобщенности к некоей опасной и сладкой тайне.
Назывались фамилии, иногда очень известные, и фантастические суммы, сваливающиеся на счастливчиков прямо из воздуха; точно так же, думал Иван, в иные времена где-нибудь в барской прихожей слуги обсуждали сокровенные делишки господ, со значительными и насмешливыми ужимками. Увы, мало что меняется в продажном мире.
Булат, разомлевший от коньячного коктейля, признался, что в ближайшее время надеется перебраться в отдел лицензий, а уж там… Пообещал и Ивана перетащить за собой, если тот окажет маленькую услугу.
– Какую? – спросил Иван с готовностью.
Услуга действительно оказалась пустяковой. Иван должен был оформить фиктивный брак с какой-то дальней родственницей Булата, которой срочно требовалось перебраться из Баку в Москву. Булат мог сам жениться на родственнице, но его родители были против, потому что были людьми заскорузлыми, с уклоном в маразм и ни уха ни рыла не смыслили не только в бизнесе, но вообще в современной жизни. Родители, сказал Булат, были его ахиллесовой пятой, они мало того что тайно симпатизировали коммунистам, но еще пошли и проголосовали за Жириновского. Булат тут же пожалел о своей откровенности и потребовал от товарища клятвы молчания. Если об этом станет известно на службе, объяснил он, мадам в ту же секунду вышвырнет его на улицу, хоть он будет дрючить ее по десять раз на дню. Иван поклялся своими будущими детьми, что замкнет уста навеки.
– Ну а как насчет фиктивного брака?
– Заманчиво, – сказал Иван. – Я подумаю.
– Тысчонок десять зеленки она нам не глядя отстегнет, – пообещал Булат.
Иван заметил, что для него деньги не главное, а главное – помочь в беде хорошему человеку.
– Ты настоящий друг, – сказал Булат растроганно. – Мы с тобой еще не такое провернем. Хочешь, этих телок снимем? У них наверняка хата есть.
Но Иван отказался. Он ехал домой с тревожным чувством, как обычно в последние дни. Дело в том, что Нина Зайцева, которую он подобрал в "комке", как-то так сноровисто обжилась, что, кажется, никуда не собиралась больше уходить. Помогала матери по хозяйству, бегала по магазинам, прибиралась в квартире, перестала краситься, и они с Асей уже два или три раза вместе ездили на спиритические сеансы. По вечерам, если он усаживался у телевизора, в один голос его журили.
– Грех это, сынок, – наставляла маманя, впавшая в дурь. – Сатанинскими соблазнами тешишься.
И Нина, сжав губы бантиком, жеманно подуськивала:
– Ох, Ванечка, неужели тебе нравится эта срамота?
Вон по учебной программе богослужение передают. Давай переключим.
Если же поздно возвращался, обе кукушки, молодая и старая, дожидались на кухне с горячим ужином. Пока ел, напевали с двух сторон:
– Сыночек, рази можно в лихое-то время по ночам гулять? Меня бы хоть пожалел.
– Именно, Ванечка, совести не бывает у тех людей, которые мать терзают.
По ночам он теперь запирался в комнате на ключ, но стоило задремать, как коварная лиса обязательно скреблась в дверь, а по утрам бросала на него презрительные взгляды. Однажды прижала крепко в углу. Так тискала, и на шее висла, и губы кусала, он чуть не обмяк. Мать, как на грех, заперлась в туалете.
