– Чей же будешь, сынок? – спросила сочувственно. – Или сам не ведаешь?
– Почему не ведаю, маманя? Машина сломалась, вот и пехаю налегке. А что-то будто вымерла ваша деревня?
– Кому помирать-то, сынок? – Старуха ласково улыбнулась. – Тут и так одни покойники.
Через пять минут душевного разговора Веня Суржиков вызнал все, что было нужно: где дом Таисьи Филипповны – вот тот, с трубой набекрень, – и что к хозяйке давеча пожаловали дорогие гости, старый охальник Кузьма Захарюк и с ним молодая, красивая пара. Узнал и то, что молодой парень утром укатил в город, а Кузьма остался в доме с крашеной кралей да со своей давнишней полюбовницей Таисьей, поразив всю деревню неслыханным бесстыдством. Суржиков проводил словоохотливую старушку до самой ее обители и на прощание пообещал немедля шугануть развратников, так как он, кроме всего прочего, является районным уполномоченным.
– Кто бы хоть однова навел на Кузьму укорот, тому на том свете зачтется, – напутствовала его добродетельная долгожительница.
Веня Суржиков смекнул, что, с одной стороны, дельце упростилось, Губин отчалил, но, с другой стороны, придется доставать главного врага в Москве, а это затягивало сроки расплаты.
К Таисье в избу вошел гордо, не стучась. Толкнул незапертую дверь, миновал сени – и застал в горнице старика со старухой, чинно восседающих за столом, накрытым к чаю, с булькающим латунным самоваром. Сцена мигнула теплым воспоминанием какого-то далекого прошлого, и на секунду Суржиков усомнился, стоило ли ее нарушать.
– Здорово, земляки, – гаркнул с порога, окинув взглядом углы. – Ну и где же вы ее прячете?
Старики глядели на него приветливо.
– Ты кто же будешь, гостюшка? – поинтересовалась Таисья Филипповна. – Представься хотя бы.
Кузьме Кузьмичу не требовалось представления, он и так угадал, кто явился, нахохлился и пригорюнился.
Вот так и за ним сколько раз прибегали, Подполковник уже сам понял, где могла скрываться преступница, шагнул к занавеске и раздвинул ее. Таня Француженка повела с подушки полудремными очами.
– Вставай, приехали, – ободрил ее Суржиков. – Одевайся живо. Это арест.
Спящая красавица тоже, против ожидания, не выказала особой озабоченности. Но уж это, видно, по наглости натуры. Ишь, как зенки пылают!
– Мужчина, – сказала весело, – чтобы мне одеться, вам бы приличнее выйти.
Суржиков подступил к ней, привычно обшарил всю целиком, теплую, податливую, заглянул под подушку и одежонку на стуле обшмонал.
– Гляди без фокусов. Хуже будет, – предупредил и запахнул занавеску. За столом старика уже не было, одна Таисья Филипповна ему странно улыбалась. "Сбежал, тюремная гнида!" – без злобы подумал подполковник.
– Може, чайком попотчеютесь? – любезно предложила Таисья Филипповна.
– Стыдно, бабушка, – укорил подполковник. – На старости лет разве можно таких страшных преступниц укрывать?
– Ой, милок! Один Господь ведает, кто супротив него преступник, а кто ему верный слуга. Куда же ты ее повезешь, больную-то? Пускай бы полежала денек-другой, куда денется?
– Отлежится в другом месте.
Вышла Таня из-за занавески в юбочке, в аккуратно заправленной блузке. Только волосы не успела прибрать, вздымалась над чистым лбом рыжеватая копенка.
Таисья кинулась к ней:
– Страдалица ты моя! Ироды окаянные, красоту губят!
Таня обняла ее здоровой рукой, чмокнула в морщинистую щеку.
– Спасибо, бабушка, за приют, за лечение. Не поминайте лихом.
– Очень трогательно, – заметил Суржиков. – Ты, бабуля, моли Бога, что сама цела осталась.
Кузьма Кузьмич притаился в сенцах, за мешками, и когда Суржиков с Таней шли мимо, сзади шарахнул лопатой. Целил точно в черепок оперу, а попал в плечо.
Неувязка понятная. Замах для лопаты в тесноте был ограниченный, да и старческая ножонка в последний миг оскользнулась на какой-то рухляди. От литого плеча Суржикова лопата спружинила, точно от каучука, но все же царапнула ухо железным краем. Подполковник развернулся, узрел в потемках безумный лик неугомонного зэка.
– На кого попер, таракан недобитый?! – спросил с досадой и вмазал кирзовым носком старику в брюхо.
Кузьма Кузьмич жалобно икнул, перегнулся пополам и расстелился в сенцах наподобие вздыбленной половицы. Гордый дух в нем не удержался, вытек из ноздрей, как из худого ниппеля. Только и успел старче напоследок пригрозить:
– Погоди, козел, еще сочтемся!
Через сонную деревню Суржиков и Таня прошагали рядышком, никого не встретив. Хотя, наверное, не один любопытный старушечий взгляд проводил из темных окон подозрительных чужаков. За околицей в чистом поле Суржиков поинтересовался:
– Чего же кавалер тебя бросил? Где он сейчас?
– Ты про кого, дяденька?
– Про Мишу Губина, про кого еще? Помоги взять, живой будешь. Хорошая сделка, а?
Таня улыбнулась, как матери улыбаются дитю несмышленому.
– Чего молчишь, поганка? Чего дыбишься? Погляди, денек-то какой! Благодать! Только жить и радоваться. А тебе-то осталось вон до леска, где машина стоит.
Подумай. Должно же в тебе человеческое сознание проснуться, хоть ты и злодейка. Сдашь бандюгу в руки правосудия, отпущу на все четыре стороны. Честью клянусь!
Крутнул к себе за больное плечо, у Тани лицо помертвело, но была она сейчас так соблазнительна, так хороша собой, что Суржиков на мгновение опешил. Он, пожалуй, таких ярких женщин прежде не видывал.
