Московский дневник - [16]

Шрифт
Интервал

Василий Живаго. Сцена из хореографической композиции «Пан». 1928 г.


Потом после долгого ожидания все же появился самовар – сперва, сколько мы ни просили дать нам его, нам отвечали, будто все самовары в одной комнате, а хозяин ушел – когда его пение впервые наполнило для меня русскую комнату и я мог видеть вблизи лицо Аси, лежавшей напротив, впервые за многие годы у елки в горшке, в сочельник ко мне пришло ощущение защищенности и покоя. Мы говорили о месте, которое должна была получить Ася, потом речь зашла о моей книге о трагедии, и я прочитал предисловие, направленное против Франкфуртского университета>65. Может быть, следует обдумать сказанное Асей: по ее мнению, мне все же следовало бы совсем просто написать: отклонено университетом Франкфурта-на-Майне. В этот вечер мы были очень близки. Ася очень смеялась над некоторыми вещами, которые я ей говорил. Другие, как, например, идея одной статьи: немецкая философия как инструмент немецкой внутренней политики, вызывали ее горячее одобрение. Она никак не могла решиться уйти, ей было покойно, и она была усталой. В конце концов не было и одиннадцати, когда она ушла. Я сразу же лег в постель, потому что вечер для меня закончился, хоть и был коротким. Я понял, что нам не дано одиночество, если человек, которого мы любим, одинок в другом месте, где он для нас недостижим. Так что чувство одиночества, похоже, явление рефлексивное, поражающее нас только тогда, когда до нас доходит отражение знакомых нам людей, более же всего тех, кого мы любим, когда они развлекаются без нас в обществе.

И вообще, одинокий сам по себе, в жизни, ощущает свое одиночество лишь в мысли о – пусть неизвестной – женщине или каком-либо человеке, которые не одиноки и в чьем обществе он тоже не был бы одинок.


25 декабря.

Я смирился и решил обходиться теми крохами русского языка, которые я могу пролепетать, и язык пока больше не учить, потому что время здесь мне гораздо нужнее для другого: для перевода и для статьи. Если я еще приеду в Россию, то, разумеется, необходимо будет заранее овладеть в какой-то степени языком. Но поскольку у меня на будущее нет никакого плана активных действий, мне это не кажется совершенно необходимым: другие условия, еще более неблагоприятные, чем те, в которых я нахожусь, могут оказаться для меня слишком тяжелыми. По крайней мере, вторая поездка в Россию должна быть основательно подкреплена в финансовом и литературном отношении. Незнание русского языка не было для меня до сих пор столь большой помехой и мучением, как в первый день Рождества. Мы были за столом у соседки Аси – я дал деньги, чтобы купить гуся, и из-за этого несколько дней назад между Асей и мной произошла ссора. И вот этот гусь, разложенный по порциям на тарелки, на столе. Он был жестким, плохо проваренным. Ели за письменным столом, за которым собралось человек шесть-восемь. Говорили только по-русски. Хороша была холодная закуска, рыба по-еврейски, и суп тоже. После еды я пошел в соседнюю комнату и заснул. После того я какое-то время еще лежал, проснувшись, в большой печали, на софе, и мне вспомнилось, уже не в первый раз, как я, будучи студентом, отправился из Мюнхена в Зеесхаупт>66. Потом, конечно, Райх или Ася пытались перевести мне что-нибудь из разговора, но из-за этого ситуация становилась вдвойне напряженной. Какое-то время говорили о том, что в военной академии профессором стал генерал, который в прошлом был белогвардейцем и приказывал повесить каждого попавшего в плен красноармейца. Спорили о том, как к этому относиться. Наиболее ортодоксально и очень фанатично вела себя при этом молодая болгарка. Наконец мы ушли, Райх с болгаркой впереди, Ася со мной сзади. Я был совершенно изможден. В этот день трамваи не ходили. И поскольку мы, Райх и я, не могли поехать на автобусе, нам не оставалось ничего другого, как пройти дальний путь до второго МХАТа пешком. Райх хотел посмотреть там «Орестею», чтобы пополнить свои материалы для «Контрреволюции на сцене». Нам дали места в середине второго ряда. Запах духов охватил меня уже при входе в зал. Я не видел ни единого коммуниста в синей блузе, зато там было несколько типов, вполне подходящих для альбома Георга Гроса. Постановка была вполне в стиле замшелого придворного театра. Режиссер был лишен не только всяких профессиональных навыков, но и запаса самых примитивных сведений, без которых нечего браться за трагедию Эсхила. Похоже, его фантазия исчерпывается запыленными салонными атрибутами греческой культуры. Почти беспрерывно звучала музыка, в том числе много Вагнера: «Тристан», «Заклинание огня».


26 декабря.

Похоже, пребывание Аси в санатории приближается к концу.

В последние дни отдых на свежем воздухе улучшил ее состояние. У нее хорошее настроение, когда она лежит в спальном мешке и слышит, как в небе кричат вороны. Ей кажется, что птицы по-настоящему организованы, и вожак дает им точные указания относительно того, что им следует делать; определенные крики, следующие после паузы, – это, как она полагает, приказы, которые выполняются всеми. В последние дни я почти не говорил с Асей наедине, но в тех нескольких словах, которыми мы обменялись, я так ясно ощущаю ее близость ко мне, что я очень спокоен и чувствую себя хорошо. Едва ли что-нибудь действует на меня целительнее и с такой силой, как те касающиеся мелочей вопросы, которые она задает мне относительно моих дел. Конечно же, она делает это не часто. Но в этот день, например, она осведомилась за столом, посреди еды, когда обычно говорили по-русски, какую почту я получил накануне. До еды играли в домино на три команды. Но после еды было гораздо лучше, чем накануне. Пели переделанные на коммунистический лад еврейские песни (как я предполагаю, речь не шла о пародиях). За исключением Аси, все в комнате были, судя по всему, евреями. Среди нас был и профсоюзный секретарь из Владивостока, приехавший в Москву на седьмую профсоюзную конференцию. Так что за столом собралась целая коллекция евреев от Берлина до Владивостока. Асю мы доставили домой пораньше. После этого я пригласил Райха, перед тем как отправиться домой, на чашку кофе. И тот начал: чем больше он наблюдает, тем больше видит, что дети – тяжелая обуза.


Еще от автора Вальтер Беньямин
Улица с односторонним движением

Вальтер Беньямин начал писать «Улицу с односторонним движением» в 1924 году как «книжечку для друзей» (plaquette). Она вышла в свет в 1928-м в издательстве «Rowohlt» параллельно с важнейшим из законченных трудов Беньямина – «Происхождением немецкой барочной драмы», и посвящена Асе Лацис (1891–1979) – латвийскому режиссеру и актрисе, с которой Беньямин познакомился на Капри в 1924 году. Назначение беньяминовских образов – заставить заговорить вещи, разъяснить сны, увидеть/показать то, в чем автору/читателю прежде было отказано.


Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости

Предисловие, составление, перевод и примечания С. А. РомашкоРедактор Ю. А. Здоровов Художник Е. А. Михельсон© Suhrkamp Verlag, Frankfurt am Main 1972- 1992© Составление, перевод на русский язык, художественное оформление и примечания издательство «МЕДИУМ», 1996 г.


Франц Кафка

В этой небольшой книге собрано практически все, что Вальтер Беньямин написал о Кафке. У людей, знавших Беньямина, не возникало сомнений, что Кафка – это «его» автор (подобно Прусту или Бодлеру). Занятия Кафкой проходят через всю творческую деятельность мыслителя, и это притяжение вряд ли можно считать случайным. В литературе уже отмечалось, что Беньямин – по большей части скорее подсознательно – видел в Кафке родственную душу, нащупывая в его произведениях мотивы, близкие ему самому, и прикладывая к творчеству писателя определения, которые в той или иной степени могут быть использованы и при характеристике самого исследователя.


Шарль Бодлер & Вальтер Беньямин: Политика & Эстетика

Целый ряд понятий и образов выдающегося немецкого критика XX века В. Беньямина (1892–1940), размышляющего о литературе и истории, политике и эстетике, капитализме и фашизме, проституции и меланхолии, парижских денди и тряпичниках, социалистах и фланерах, восходят к поэтическому и критическому наследию величайшего французского поэта XIX столетия Ш. Бодлера (1821–1867), к тому «критическому героизму» поэта, который приписывал ему критик и который во многих отношениях отличал его собственную критическую позицию.


Краткая история фотографии

Три классических эссе («Краткая история фотографии», «Париж – столица девятнадцатого столетия», «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости»), объединенные темой перемен, происходящих в искусстве, когда оно из уникального становится массовым и тиражируемым. Вальтер Беньямин (1892–1940) предлагает посмотреть на этот процесс не с консервативных позиций, а, напротив, увидеть в его истоках новые формы социального бытования искусства, новую антропологию «массового зрителя» и новую коммуникативную функцию искусства в пространстве буржуазного мира.


Берлинское детство на рубеже веков

«Эта проза входит в число произведений Беньямина о начальном периоде эпохи модерна, над историей которого он трудился последние пятнадцать лет своей жизни, и представляет собой попытку писателя противопоставить нечто личное массивам материалов, уже собранных им для очерка о парижских уличных пассажах. Исторические архетипы, которые Беньямин в этом очерке намеревался вывести из социально-прагматического и философского генезиса, неожиданно ярко выступили в "берлинской" книжке, проникнутой непосредственностью воспоминаний и скорбью о том невозвратимом, утраченном навсегда, что стало для автора аллегорией заката его собственной жизни» (Теодор Адорно).


Рекомендуем почитать
Дедюхино

В первой части книги «Дедюхино» рассказывается о жителях Никольщины, одного из районов исчезнувшего в середине XX века рабочего поселка. Адресована широкому кругу читателей.


Горький-политик

В последние годы почти все публикации, посвященные Максиму Горькому, касаются политических аспектов его биографии. Некоторые решения, принятые писателем в последние годы его жизни: поддержка сталинской культурной политики или оправдание лагерей, которые он считал местом исправления для преступников, – радикальным образом повлияли на оценку его творчества. Для того чтобы понять причины неоднозначных решений, принятых писателем в конце жизни, необходимо еще раз рассмотреть его политическую биографию – от первых революционных кружков и участия в революции 1905 года до создания Каприйской школы.


Школа штурмующих небо

Книга «Школа штурмующих небо» — это документальный очерк о пятидесятилетнем пути Ейского военного училища. Ее страницы прежде всего посвящены младшему поколению воинов-авиаторов и всем тем, кто любит небо. В ней рассказывается о том, как военные летные кадры совершенствуют свое мастерство, готовятся с достоинством и честью защищать любимую Родину, завоевания Великого Октября.


Небо вокруг меня

Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.


На пути к звездам

Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.


Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.