Московский бенефис - [3]

— Все скажу! — похоже, он был готов по-настоящему.

— Хорошо. Ты отследил хату Разводного? Быстро!

Он сглотнул слюну, прищелкнув языком, будто покойный Ильич-2, и, все еще с надеждой глядя мне в глаза, пробормотал:

— Я… Вы ж обещали, мужики.

— Все верно, — развел я руками. — Раз обещали — никуда не денешься. Отстегните его!

Варан и Мартын стали отстегивать Круглова от кресла. У него на лице даже появилась улыбка. Ну и дурак же ты, братец! В тот самый момент, когда Круглов встал с кресла, Варан гвозданул его ребром ладони по шее. Не насмерть, только чтобы вырубить.

— К топке? — спросил Варан, и я кивнул. Клиента выволокли в коридор и протащили к лестнице, ведущей еще на этаж глубже в землю. Повеяло жарой. Даже немного преисподней…

Круглова привязали проволокой к двухметровой доске, плотно прикрутив руки к туловищу, ноги примотали в двух местах — повыше колен и у щиколоток.

Фриц зачерпнул кружку воды из бачка, стоявшего у стены, и плеснул в морду «подследственному». Тот ерзнул, дернулся, проныл:

— Мужики, вы ж обещали! Креста на вас нет…

— А мы комсомольцы, — пошутил я. — Нам не положено.

— «Не расстанусь с комсомолом! Буду вечно молодым!» — покривлялся Мартын.

— И ты — тоже… Варан открыл заслонку ломиком — пригрелась. Внутри гудело пламя — нехилое.

— Париться, говорят, любишь? — заметил Варан. — Полторы тыщи градусов устроит, или еще накочегарить?

— Вы что?! — глаза у Круглова выползли из орбит.

— Еще разок телефон Славика! — спросил я голосом робота, в то время, когда Фриц с Мартыном, стараясь не подходить к топке ближе, чем на полметра, поставили доску на край этого окошка в ад.

Перед смертью не врут, тем более, когда доска уже горит, и плавятся подошвы ботинок.

— 289-32-13! — корчась на доске, выкрикнул он, еще надеясь на что-то…

— Спасибо! Спасибо, дорогой, — сказал я, — не соврал, значит… Раз-два — взяли!

И, чуть приподняв доску, мы вчетвером вогнали ее вместе с Кругловым в пышущее адским жаром жерло топки. Сразу же вспыхнула одежда, из глотки вырвался последний истошный вопль:

— Уо-а-а-а-я-а-а! — я еще успел углядеть, что у него там, в огне, лопнули глаза, налысо сгорели волосы…

— Все, что могу, сынок! — сказал я, выдернув из-под куртки «макара», и выстрелил через пламя в его обритый огнем затылок…

Варан захлопнул заслонку, пламя загудело с удвоенной яростью.

— «Бьется в тесной печурке Лазо…» — промурлыкал Мартын.

— Зря ты, Капрал, патрон извел, — заметил Варан. — Пулька в угле останется. Хоть и расплавится, а не выгорит.

— Ерунды не говори, — мрачно сказал я. — Там решетка, все в поддувало стечет. В общем, так: мы с Фрицем уезжаем. А вы с Мартыном немного поработаете. Чтоб порошок был кондиционный. Завтра можете отдыхать, но не вусмерть. По пятьсот на мелкие получите…

— «Товарищ, я вахту не в силах стоять, — сказал кочегар кочегару…» — пропел Мартын, похрустев баксами.

— Нормально, — кивнул Варан, пряча свою долю.

«Волга» стояла на месте, Фриц сел за руль, выкатил ее задом из тупика. Я развалился на заднем сиденье.

— Тебя куда? — спросил Фриц, осторожно выруливая из лабиринта гаражей и сараюшек.

— В тот же двор, откуда брал, — сказал я. — И сразу же обратно, к пацанам. Тебе шестьсот, за вождение. И тоже, смотри, не усердствуй… Послезавтра нам нужен водила. Не подведи.

— Как можно, командир! Сто грамм — не больше.

Выкатили на более-менее проезжую улицу. Светящиеся часы на приборной доске «Волги» показывали второй час утра. Фриц молчал. Он не сильно гнал, хотя по таким пустынным улицам можно было и поскорее. Это Фриц делал правильно, потому что гаишников еще не разморило, и они могли прицепиться к чему угодно. Особой опасности в этом не было, но тратиться на них мне не хотелось.

Во дворе «сталинского» восьмиэтажного домищи я выскочил в заднюю дверь, махнул ручкой Фрицу. Он тоже поднял ладонь на манер покойного Адика Шикльгрубера. (За эту манеру прощаться его и прозвали «Фрицем».) «Волга» ушла со двора через подворотню, а я, глянув по сторонам и убедившись, что никто меня не сглазит, сбежал по узкой лесенке, спрятанной под жестяным навесом, к двери, ведущей в полуподвал восьмиэтажки. Ключик от нее у меня был. Щелчок! — и я внутри. Включив фонарик, я спустился в бывшее бомбоубежище. Должно быть, при товарище Сталине думали, что тут можно от атомной бомбы отсидеться. Какие-то нары даже имелись. Плакаты на стенах еще не выцвели: «Оповещение населения…», «Действия по сигналу о ядерном нападении»…

Я миновал все эти реликты «холодной войны» и толкнул маленькую незапертую железную дверцу. За ней было еще помещение, с нарами и плакатами, а в одной из его стен — квадратный люк-лаз. На тот случай, ежели супостатская бомба завалит шедевр архитектуры эпохи сталинизма, и он, грохнувшись, засыплет тот самый вход в убежище, через который я сюда вошел. Лаз представлял собой длинную и довольно извилистую бетонную трубу квадратного сечения. Метров пятьдесят я прошел по нему на коленях, пока не нащупал справа, в стенке трубы, еще один лючок.

Этого лючка сталинские конструкторы не предусматривали. Я его предусмотрел, на всякий случай. Лаз за «моим» лючком был поуже, чем сталинский, Но зато он вел туда точно, куда мне было нужно. Еще тридцать метров, снова лючок. Открыв его, я очутился в сухом подземном колодце со скобами. По скобам наверх — и вот я в подвале.