Секретарь отдела, поэт Джек Алтаузен, за письменным столом непрерывно строчит ответные письма на присланные из провинции стихи. В просторной комнате прохладно… Широко распахивается дверь, и входит Маяковский. В комнате сразу становится тесно. Поэт здоровается с присутствующими и деловито лезет в боковой карман.
— Только что написал, — сообщает он всем. — Надоело ссориться…
Уткин заканчивает телефонный разговор, и Владимир Владимирович, положив на стол кепку и палку, становится посреди комнаты. Неяркий свет узкого переулка мягко освещает его угловатое, «бетховенское» лицо. Маяковский вынимает исписанные листы бумаги и объявляет заглавие:
— «Послание пролетарским поэтам».
Это любопытно! За последнее время на литературных вечерах и диспутах споры между поэтами различных литературных группировок становятся всё злей и беспощадней, в бой втянуты газеты и журналы. По-видимому, Маяковский подготовил очередную литературную бомбу против налитпостовцев. Сейчас он навалится на них, вооружённый своим грозным и неотразимым остроумием. Послушаем.
Товарищи,
позвольте
без позы,
без маски —
как старший товарищ,
неглупый и чуткий,
поразговаривать с вами,
товарищ Безыменский,
товарищ Голодный,
товарищ Уткин.
Мы спорим,
аж глотки просят лужения,
мы задыхаемся
от эстрадных побед,
а у меня к вам, товарищи,
деловое предложение,
давайте
устроим
весёлый обед!
Как это неожиданно и прекрасно! Только могучая, открытая душа могла в самый разгар жесточайших литературных споров и битв выступить с такой необыкновенной, задушевной речью.
Расстелим внизу
комплименты ковровые,
если зуб на кого —
отпилим зуб;
розданные Луначарским
венки лавровые —
сложим
в общий
товарищеский суп.
Приоткрываются двери, и в них появляются любопытные головы молодых сотрудников из других отделов редакции. А Маяковский широким жестом отбрасывает руку в сторону:
Одного боюсь —
за вас и сам, —
чтоб не обмелели
наши души,
чтоб мы
не возвели
в коммунистический сан
плоскость раешников
и ерунду частушек.
Как хорошо, что Маяковский, не боясь этим унизить и скомпрометировать себя, первым запросто пришёл с открытыми объятиями к молодым поэтам!
А если я
вас
когда-нибудь крою
и на вас
замахивается
перо-рука,
то я, как говорится,
добыл это кровью,
я
больше вашего
рифмы строгал.
Товарищи,
бросим
замашки торгашьи.
— Моя, мол, поэзия —
мой лабаз! —
Всё, что я сделал,
всё это ваше —
рифмы,
темы,
дикция,
бас!
И когда поэт громово заканчивает чтение последних строк, слушатели благодарными аплодисментами приветствуют его дружеское чистосердечие.
— Грандиозно, — восторженно вскакивает Алтаузен, — только непонятно, почему вы адресуете стихи Голодному?
— Как почему, — удивлённо полуоборачивается Маяковский, — а «Гренада»?
— «Гренаду» написал поэт Светлов.
— Простите, досадное недоразумение. Но мы это сейчас исправим…
И вынув из кармана перо, Маяковский перечеркнул фамилию Голодного и вписал сверху Светлова. Тут же он прочитал исправленное вслух:
Товарищи,
позвольте
без позы,
без маски —
как старший товарищ,
неглупый и чуткий,
поразговаривать с вами,
товарищ Безыменский,
товарищ Светлов,
товарищ Уткин!
Впоследствии на всех своих вечерах он читал «Гренаду» Светлова наизусть и очень её хвалил.
Маяковский был смелым и грозным полемистом. Не раз доставалось от него многим собратьям по перу, а тут вдруг такая необыкновенная теплота и задушевность!
Всех взволновал самый факт появления этого «послания». Маяковский первым выступил против литературного сектантства и местничества. Было такое ощущение, будто поэт широко распахнул окно и в затхлую атмосферу взаимного недоброжелательства ворвался свежий весенний ветер. В заключительных строках он звал товарищей по оружию к единению:
Давайте,
товарищи,
шагать в ногу.
Нам не надо
брюзжащего
лысого парика!
А ругаться захочется —
врагов много
по другую сторону
красных баррикад.
Стихотворение Маяковского было первой сигнальной ракетой, зовущей поэтов всех школ в атаку на главного врага, — «по другую сторону красных баррикад». Именно такую важную роль сыграло оно в те смутные и уже полузабытые времена…
