Мощи святого Леопольда - [7]

Роха уткнулся в кружку с пивом, кажется, он сдался. И Винченцо Пилески был не весел, ел без аппетита, про запас, наверное. А вот молодой мастер не собирался сдаваться. Он не ел, смотрел на солдата и чуть подумав, сказал:

— Из своего оружия, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.

Все перестали, есть, молчали, глядели на Волкова. Тот начинал злиться из-за ослиного упрямства этих людей.

— Из какого — такого, своего оружия ты пробьешь мою кирасу? — четко выговаривал он слова с заметным раздражением.

— Он сделал мускетту, — сказал Роха. — Когда я только записался в терцию, у нас начинали их делать, но их мало было. А сейчас стали появляться и здесь.

— Я сделал мушкет, — сказал Яков Рудермаер твердо и при этом глядя в глаза солдату. — И из него, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.

— Ты ж не видел мою кирасу, — произнес Волков.

— Пробью, какая бы не была, — продолжал упрямствовать рыжий мастер.

— Готов побиться об заклад? — улыбался нехорошей улыбкой солдат.

— Готов, — твердо говорил Яков Рудермаер.

— Ты ж нищий, что поставишь?

— Поставить мне нечего, — молодой мастер вздохнул.

Солдат поднес к его лицу кулак:

— Если пробьешь мою кирасу, будем разговаривать дальше, а не пробьешь…

Все все поняли.

— Я согласен, — продолжал упорствовать Яков.

— Нет, нет, — заговорил Роха, обращаясь к солдату, — он шутит, шутит он, он не согласен. Он дурень и не знает тебя, Фолькоф.

— Я согласен, — снова повторил Яков Рудермаер.

— Дурья ты башка, у него кулак, что твой молоток, вдарит — покалечит.

— Пусть, — упрямствовал мастер.

— Я так не согласен, — говорил Роха, — ты Фольокф, мне мастера покалечишь. Нет, так дело не пойдет.

— Так, где проверять будем? — не слушая его, спросил Волков у Якова.

— Завтра на рассвете, у северных ворот встретимся, там за стеной, много пустого места. Там проверим.

— На том и порешили, — сказал солдат, — а что вы не едите, ешьте, ешьте, сейчас еще пива попрошу.

Глава третья

Агнес огляделась, не слышит ли кто и зашептала солдату в ухо:

— Блудная она, всем улыбается, всем отвечает. Нет, на простых и не смотрит, возницы да приказчики ей говорили, так она кривилась, а всем кто в добром платье улыбается. С одним таким и вовсе встала и говорила с ним посреди улицы. Тот в добром платье был и при оружии, и цепь у него была. С ним встала и говорила. Меня гнала, что б я не слыхала о чем. Но я слыхала. Уговаривалась она с ним нынче ночью свидеться. Тот видно богатый, портки у него так широки, что в них и двое влезут. И на лентах снизу подвязаны, и чулки у него, белые аж глаз ломит. И цепь серебра толстого. Сказал, что ночью, после захода придет. А сейчас она велела воду к нам в покои подать. Волосы моет, и бесится, что рубахи свежей, нету.

— А оружие у него какое? — спросил солдат. — Как у меня?

— Какое там, короткое с локоть, а ручка в серебре, а у вас-то в золоте. Вам-то он не чета.

— Стар, молод?

— Молод, вам то в сыны будет.

— Не спи, как она, куда пойдет, за мной приходи.

— Так и сделаю.

Агнес поела и ушла в покои. Солдат даже усмехнулся про себя: «Бойкая шалава эта Брунхильда, хорошо, что взял с собой Агнес, она за ней присмотрит. В первый же день себе нашла забаву. Ну а я гляну, что за господин, этот в широких портках да при оружии».

Вскоре пришел Сыч. Жадно ел, рассказывал:

— Места в городе есть, да только, таких, что б все наши лошади вместились, да двор под телеги был, не так уж и есть. Нашел один такой дом, просят два талера, да двадцать крейцеров за месяц. Думаю, поторгуемся — уступят, на двух сойдемся. Но деньгу просят вперед.

— Очень дорого, — мрачно сказал Волков.

— Так-то — да, но всяк меньше чем тут.

Тут спорить было бессмысленно. Нужно было быстрее отсюда уезжать.

— Ты спать, пока не ложись, сегодня хахаль к Брунхильде придет.

Сыч сразу переменился в лице, от легкой беспечности и следа не осталось:

— Убивать будем? — спросил он, перестав жевать.

— Ополоумел что ли? — солдат глянул на него. — За что ты собираешься его убивать. За то, что баба ему приглянулась? Так она многим нравится, ты всех резать будешь?

— Так она ваша баба, — сказал Сыч, — или нет?

— Моя. Наверное, — отвечал Волков, как то неуверенно, — но мне не нужно что бы ты всех убивал, кто к ней приходить будет.

— Ничего я не понимаю, ваша она или не ваша, — мрачно говорил Сыч.

— Тебе и понимать не нужно, сказал тебе не ложиться спать вот и не ложись, — раздраженно сказал солдат.

— Так не лягу, — обещал Фриц Ламме по кличке Сыч.

Солдат видел, что он явно не доволен. Насупился. Но ничего больше говорить ему не стал.

Они вскоре поднялись к себе в покои, монах и Еган уже были там, валялись на тюфяках, но ни кто не спал, монах читал вслух книгу, Еган слушал. Солдат не раздеваясь, завалился на кровать. Перина тут была хуже, чем у барона Рютте.

Но долго сравнивать перины ему не пришлось, вскоре в дверь поскреблись. То была Агнес:

— Нарядилась вся, пошла. Свистел он, — сообщила она шепотом.

— Ну и мы пойдем, — сказал солдат, — монах ты тут останься с Агнес.

Он, Еган и Сыч, спустились вниз, в трактир. Там было уже немноголюдно, и за одним из столов сидели они: Брунхильда — хороша, как никогда, и юноша лет семнадцати из богатой, по его виду, семьи. Перед ними стояли высокие бокалы из стекла с вином.