Мощи святого Леопольда - [2]

— А ну покажи, чего везешь? На продажу есть что? Если есть, то надо пошлину считать.

— Чего тебе, вещи господина везу, — говорил Еган, показывая скарб Волкова.

— А чего там? — лез в мешки начальник стражи.

— Известно чего — доспех, да железо.

— А почем я знаю, что не на продажу?

Волков развернул коня, вернулся к сержанту и спросил у него:

— Купить что желаешь?

— Я просто спросил, работа у меня такая, пошлину на товары брать, — объяснил сержант глядя на солдата.

— А я, по-твоему, на купчишку похож? — солдат тоже смотрел на него.

— Нет, господин, — произнес сержант. — Уж ни как не на купчишку.

— Скажи, где у вас тут остановиться можно, — спросил Волков, уже смягчаясь.

— Да вот рядом, в «Дохлом псе», хорошее место, веселое. Пиво там хорошее, — объяснял сержант, — вот по улице, до переулка Мельников, свернете туда, и сразу будет по правую руку.

— Веселое? — Волков глянул на телегу, где сидели Агнес и Брунхильда. — С женщинами я.

— Ах с женщинами, — понял сержант, — тогда вам нужно в «Три Висельника» ехать. Там добрый трактир для господ. Ни девок, ни ворья не бывает. Это вам по улице, и до моста. А там, конюшни, увидите, конюшни тянутся по всей улице, место купеческое, склады там и кузни, вот там и трактир. Там есть, где и телеги поставить и коней разместить. И сторожа там по ночам бродят, ни о чем волноваться не придется.

Туда солдат и направился. Доехали до моста, через грязный ручей забитый костями да ломаными бочками и телегами. Увидели ряды конюшен и складов, тут было суетно, на улице с трудом разъезжались тяжко груженые телеги, возницы лаялись, грозили друг другу кнутами. Приказчики стояли у складов отпускали или принимали товары, считались-рядились. Солдат остановил коня прямо на мостике, глядел на эту картину, пропуская телегу с бочками. И вдруг кто-то охамевший, бродяга, какой то, схватил его коня под уздцы. Лица мерзавца солдат не видел, он был в широкополой шляпе, да и не нужно было солдату его лицо, он потянул он руку за спину, что бы как следует размахнуться плетью, ожечь подлеца.

А тот поднял голову, с черной бородой с проседью и улыбался во весь рот.

— Полегче, брат-солдат, полегче, уж больно скор ты на расправу, — говорил незнакомец.

Волков сначала не мог вспомнить человека, но он точно знал его. Так и замерла рука с плетью.

— Фолькоф, чертов ты болван, ты, что не узнаешь меня? Опусти плеть, позоришь меня, — скалился бродяга.

Вот теперь солдат его узнал. Раньше Игнасио Роха, брился не часто, но никогда до такой бороды не зарастал.

— Признал я тебя Игнасио, — сказал солдат, опуская плеть, — местные ребята из нашей роты звали тебя Скарафаджо.

— Чертовы болваны, сукины дети, я думал, ты не вспомнишь мою кличку, — скалился Роха. — А ты как всегда на коне, Фолькоф. Два воза добра и холопы, и баба красивая у тебя. Жена, наверное. И конь у тебя хорош, необыкновенно, — Роха поглаживал по шее коня, которого Волков забрал у миньона Кранкля, — и у холопов твоих добрые кони. Ты всегда был молодец, Фольков, всегда.

— А вот ты что-то не в шелках, Роха, — заметил солдат, глядя на знакомца сверху.

Шляпа старого сослуживца была хоть и модной, но драной, а одежда его была изрядно засалена и грязна.

— В шелках? — Игнасио Роха по кличке Скарафаджо невесело засмеялся и показал солдату правую ногу, вернее то, что от ноги осталось, а осталось от нее только половина, до колена, дальше шла деревяха. — Да уж не в шелках. Видишь? Дела мои дрянь, Фолькоф.

«Наверное, будет просить денег, — подумал солдат, — дам талер по старой памяти, не больше».

Они ни когда не были близки, хотя иногда ели из одного котла и спали рядом. Роха прибился к ним, попросился в корпорацию, при осаде Виченцы. Тогда его терция приплыла под стены осажденного города, и они стали лагерем рядом с ротами, в которых служил солдат. Что случилось у Рохи с его земляками, почему он от них сбежал, ни кто его не спрашивал, просто однажды он пришел и попросил взять его к себе. Старики, и сержанты, и корпорал, поговорили с ним и решили, что он будет полезен корпорации. И не прогадали. Роха был стойкий и сильный. Он был из тех, кто не побежит без причины и придет на помощь, если нужно, но позже, узнав его поближе, люди стали поговаривать что он вор. Да, пару раз ему это говорили в лицо, но ни разу, ни кто ничего не доказал, с тех пор сослуживцы прозвали его Скарафаджо. Игнасио не обижался. А сейчас он стоял на мосту, гладил дорого коня Волкова и говорил, успокаивал:

— Не волнуйся Фолькоф, денег я просить не буду. А вот поговорить мне с тобой надо. У меня к тебе есть дело. Хорошее дело.

«Значит, хочет попросить много денег, раз так говорит», — думал солдат.

— Я еду в «Три висельника», — сказал он, хотя и не очень-то хотел еще раз встретить Игнасио Роху. — Приходи вечером, к ужину. Там и поговорим.

— «Три висельника», — сказал Роха, прищуриваясь, — конечно таким как ты богатеям как раз туда. Я приду брат-солдат. И клянусь Святым Причастием, ты не пожалеешь, что встретил меня.

И тут раздался звонкий девичий крик, да такой, что все кто был на Конюшнях глянули в сторону кричавшей, а это была Брунхильда: