Моряна - [48]

— Брешете! — из передней с шумом выскочила Татьяна. — Брешете!..

Старый Турка молча поднялся и, пройдя к окну, закурил трубку.

— Яшка! — и Татьяна резко рванула за рукав мужа. — Собирай меня! Уезжаю к батяше!

— Давно бы пора, — пренебрежительно бросила Мария.

— Но-но! — не сдержавшись, крикнул Яков на сестру. — Смотри ты у меня!

— Нечего на меня нокать! — И Мария важно прошла к отцу. — На жену вон больше нокай, — дело лучше будет!

— Молчи, дура несчастная! — закричала Татьяна. — Я на тебя и твое приданое четыре года горб гнула. Ду-ура!

— От дуры слышу!..

Татьяна ринулась к Марии, но Яков преградил ей дорогу.

Турка молча курил, посматривая в окно.

Обхватив жену, Яков увел ее в переднюю. Татьяна вырывалась, кричала:

— Не могу больше! Собирай, говорю, меня к батяше!

— Погоди, погоди, Таня. — Усадив жену на кровать, Яков взял на руки плачущую дочку. — Скажи толком, чего тут у вас?

Уткнув голову в подушку, Татьяна сквозь всхлипывания запричитала:

— Метала я сети, а они, как барыни, перебирали приданое... Я и скажи: отрезали бы ребятишкам ситцу... Ведь несколько сот метров его у нас...

И без рассказа жены Якову было все понятно. Который уже день идет эта канитель в доме — с тех самых пор, как возвратились Турки с моря после поимки Коляки. Отец наотрез отказался выделить сына в скором времени. Яков сначала как будто и согласен был на отсрочку выдела, но Татьяна не хотела об этом и слушать. Она все эти дни искала повода к тому, чтобы схватиться с Марией или с матерью, даже вызывала на скандал самого Турку.

А поводов к этому хватало. Татьяна, как и Яков, работала неустанно с утра и до вечера: доила коров, топила печи, стряпала, мыла посуду, полы. Она даже находила время, чтобы сметать за день несколько метров сети. Мария же только и знала, что наряжалась и ходила к подружкам да приводила их к себе и, открыв сундук, хвасталась нарядами. Мать, больная желудком, сидела больше на печи, занималась с ребятишками. Татьяна, подоткнув с боков юбку, целые дни мыкалась по кухне, по двору. Мария редко помогала невестке, а когда та просила что-нибудь сделать, она, недовольно сморщив лицо, отвечала:

— Не видишь, новое платье на мне — попортить могу!..

А Татьяна и в будни и в праздники ходила в одной и той же серой кофтенке, в полинялой, замызганной юбке. И у Якова из одежды была только одна пара: суконные штаны да пиджак — носи хоть в праздник, хоть в будни!.. Пожалуй, ни у кого другого, кто мог бы сравняться в Островке по достатку с Турками, так бедно не одевались молодые, как у Трофима Игнатьевича его невестка и сын.

Но Яков терпел, все ожидая выдела. Он надеялся, что отец, помимо богатой ловецкой справы, поделит с ним и те запасы материи и прочей сохранности, которые Яков наживал вместе с ним. Он прочно верил в это. Потому и соглашался молчаливо, тайком от Татьяны, ждать выдела до осени. Она же, как только намекнул старый Турка на то, что придется, мол, прежде выдать замуж Марию, а потом уже, как поправятся дела, можно будет подумать и о выделе Якова, начала язвить, ко всему придираться... Никогда Яков не видел такой Татьяну и раньше даже не мог себе представить ее столь запальчивой и требовательной. Но скоро он и сам втянулся в эту потасовку, то защищая жену от нападок сестры, то обрывая мать за надоедливые жалобы на сноху. А третьего дня даже повздорил с отцом, который выругал Татьяну. И когда Яков грозно прикрикнул на отца: «Полегче, батяша, а то глотка лопнет!» — тот оторопел и заорал что есть силы: «Цыц, щенок! На кого рот разинул? А?» И, замахнувшись, двинулся на сына. Яков отступил, а отец, грохнув дверью, вышел из дому. И с этого раза сын почувствовал, как с каждым днем, с каждым часом нарастает у него неприязнь к отцу...

Уже третий день не разговаривают Турки — хмурятся, молча враждуют. Того и гляди, что схватятся за грудки.

И теперь Яков решил немедля требовать от отца выдел. Не просить, а именно требовать! Разве не он свыше десятка лет рвал жилы на то, чтобы сделать добротным их ловецкое хозяйство? И не с Татьяной разве они, вот уже четыре года, не покладая рук корпят в работе, надеясь, что вот-вот батька выделит их? А он все молчал, оттягивал и на днях вновь осторожно подал намек: осенью, дескать...

«Довольно! Натерпелись!» — твердил про себя Яков, но не знал, как и с чего начать разговор с отцом.

— ...И ребятишки голые, — продолжала всхлипывать Татьяна. — И сами ходим в шаболах. А в сундуках материя гниет. И подумать только, чья материя, как не наша!

Она вскочила с постели и снова раздраженно крикнула на Якова:

— Собирай, говорю, меня к батяше! Все равно уеду! Сегодня же уеду!

— Постой, Таня, — и Яков передал ей дочку.

Пройдя к двери, он нарочито громко сказал, чтобы слышали все:

— Погоди немного. Может, еще обоим придется нам ехать к твоему батьке.

Эти слова покоробили старого Турку.

— Скатертью дорога! — громыхнул он и, швырнув на подоконник трубку, поднялся с табурета.

— И уеду! — запальчиво выкрикнул Яков. И, радуясь, что наконец пришелся случай посчитаться с отцом, он стал громко выкрикивать в дверь: — Не подумай только, что пустой уеду! Потребую от тебя законного выдела! В сельсовет поеду с жалобой, а то и в самый район! Все возьму свое!..