Моряна - [45]

Ловцы молча переглянулись.

А Турка, искоса посмотрев на Павла, зло выругался:

— Судак тухлый!..

Он круто повернулся и, подгоняемый ветром, быстро зашагал в поселок.

За ним двинулся Сенька.

Павло, снова подмигнув ловцам, крикнул вдогонку Турке:

— Чего же не расскажешь, Яшка? А?

— Трепло поганое! — не оглядываясь, ответил Яков.

Сенька быстро нагнал Турку.

— Зайдем, Яша, к Митрию? — предложил он.

Турка приостановился, торопливо спросил:

— А разве здесь он? Приехал с маяка? — и у него заблестели большие, черные зрачки.

— Вчера еще приехал.

— Значит, надо зайти. — Яков сразу повеселел, прибавил шаг. — Только давай сначала пополуднуем, а потом я к тебе или ты ко мне, и двинем к Митрию.

— Ладно, — согласился Сенька и свернул за угол, но тут же остановился, не в силах двинуться дальше: здесь особенно, словно из прорвы, хлестал ветер.

Хмуро улыбаясь и подталкивая товарища плечом в спину, Турка слегка нагнулся и зашагал в проулок. Мимо быстро катил на санях Лешка-Матрос.

— Здорово были, ловцы! — весело крикнул он.

Сенька и Яков приподняли шапки.

Лицо у Матроса, как и всегда, восторженно сияло.

— Откуда, Лексей Захарыч, в такой штормяк? — спросил Сенька, когда сани поровнялись с ловцами.

Лешка задорно тряхнул головой и, стегнув лошадь, что есть силы крикнул:

— С маяка! От Максима Егорыча!..

Когда проехал Матрос, ловцы снова заговорили о Дмитрии.

— Толковый Митрий парень, — задумчиво сказал Турка. — Да вот с Глушкой спутался. Закрутила она ему голову.

— Брехня это!

— Как брехня? — Турка насторожился. — А помнишь, как приехал из Красной Армии, про комсомол все говорил, об артели тоже. А спутался с Глушкой — молчок об этом. Закрутила она ему голову.

— Он ей закрутил! — резко оборвал Сенька. — Понукает ею, а до конца дело не доводит.

— До какого конца?

— До такого вот: из дома, от Мотьки ее надо бы взять. Чего она с ним, с этим тюленем, пропадает!.. А Митрий все тянет... — И тише, будто про себя, добавил: — Хорошая женщина Глуша, редкостная...

Яков молчал, угрюмо глядя под ноги.

— А ты чего такой? — спросил его Сенька. — Будто пришиб тебя кто.

Тяжко вздохнув, молодой Турка прерывисто заговорил:

— С батькой у меня нелады... Думал я к весне выделиться и на себя ловить. А тут Коляка уловы наши обобрал... Батька теперь говорит: повременить с выделом надо. Э-эх!..

И его охватило отчаяние. Он рванул ворот, оттянул его, словно трудно было дышать.

С каким нетерпением ожидал он этой условленной с отцом зимы! Весь улов должен был пойти на выдел Якову. И вот... Коляка... Сгинула надежда!

Он крепко, желчно выругался.

Навстречу ловцам из проулка вышел Буркин.

— Доброго здоровья, Григорий Иваныч! — крикнул ему Сенька.

Буркин шел медленно, высоко держа голову и глядя прямо перед собой.

— Мотает его моряна, как лихорадка, — шепнул Якову Сенька. — Жалко Григория Иваныча.

— Он, значит, благополучно выбрался с моря? — спросил Яков.

— Да мы вместе с ним, благополучно...

Снова бабахнул лед, грозный треск прокатился по рыбацкому поселку и далеким, рокочущим эхом отозвался в приморье.

Лед на Сазаньем протоке, что против Островка, надломился пополам — поперек реки залег толстый зеленоватый шрам. Под напором моряны и нагнанной ею из Каспия воды края шрама грузно поднялись, вздыбились, а потом рухнули в проток, дохнув на ловцов острым рыбьим запахом.

Следом загромыхал лопавшийся лед в нескольких местах, — он гукал пушечными выстрелами, словно вблизи Островка била артиллерийская батарея.

Буркин не выдержал оглушительного грохота и, прижав правую руку к груди, заспешил на задворки Островка. Длинноногий, худой, он долго слонялся за шишами камыша.

Ветер то бесшабашно трепал его одежду, то, казалось, приклеивал ее к длинным, тонким костям ловца. Буркин похож был на огородное пугало: рубаха и штаны болтались на нем, словно на жердинах.

Он бормотал что-то невнятное, и рука его, правая, круто согнутая в локте, мелко и непрерывно дрожала памяткой о гражданских боях. В штормы особенно давала о себе знать его контузия.

Выйдя за камышовые шиши, Буркин порывисто, под толчками ветра, быстро зашагал на край Островка, что длинным, острым углом уходил в море. Ловец шел и ни о чем не думал; он даже не выбирал дороги — шагал прямо по отсырелому, забухшему снегу, часто проваливаясь в него по колени.

В стороне стояла плотная, высокая камышовая крепь; от ветра она туго качалась, роняя белый пушистый иней.

Начинали попадаться стайки дикой птицы, и чем дальше шел ловец, тем птицы становилось все больше и больше.

Моряна упорно гнала ловца к низким, продолговатым холмам, — за ними начиналось море.

Ветер непрерывно хлестал холодной, соленой влагой, но нет-нет да и пахнет южной, пахучей теплынью.

Буркин останавливался, тихо улыбался, глубоко вдыхал бодрые, свежие запахи... Под новыми, еще более мощными толчками ветра он стремительно взбежал на холм.

Здесь буйно кружила и свирепо ревела моряна. Частый грохот трескавшегося льда гулко носился по приморью. С Каспия валили туманы — они двигались к берегам крутыми валами. Не достигая холмов, валы туманов бесшумно рассыпались и быстро застилали прибрежные воды мохнатым, бесконечным полотнищем.