Моряки. Очерки из жизни морского офицера, 1897–1905 гг. - [64]

Через девять дней добрались до Коломбо. Здесь должны были простоять восемь часов, и, следовательно, появилась возможность съехать на берег. Я отправился в компании с моим приятелем, французским офицером. Мы объехали город и осмотрели все достопримечательности, которых имелось не так много. Главный интерес представляла природа… Она действительно была великолепна. В глубине острова, говорят, еще красивее, но, к сожалению, мы не имели возможности туда съездить. Даже сам народ, в особенности мужчины, очень своеобразны и красивы, и их правильные черты лица и длинные волосы напоминают библейские типы. Невольно бросалось в глаза, как они любят за собою ухаживать: сплошь и рядом встречались сидящие на земле туземцы и работающие над их прической странствующие парикмахеры.

В одной лавчонке, куда мы зашли, я услыхал, что продавцы говорят по‑русски, и это меня, понятно, поразило. На мои расспросы они охотно сообщили, что приехали из Одессы, что здесь им удалось хорошо устроиться и что обратно они не собираются. При прощании они в свою очередь задали мне вопрос: «Ну а как у нас в России? Как поживает наш Царь?» Выговор моих собеседниц, конечно, выдавал их истинную национальность, и когда мой спутник поинтересовался, русские ли это, я ответил, что не совсем.

В 6 часов вечера пароход двинулся дальше. Все пассажиры набрались новых впечатлений, и оттого за обедом царило сильное оживление. Особенно многих поразили туземные шлюпки: страшно узкие и имеющие сбоку поплавок, чтобы не опрокидываться. Сооружение весьма неудобное, но под большим треугольным парусом довольно быстроходное.

Во время этого перехода ничего особенного не произошло, и только раз общее спокойствие нарушилось маленьким происшествием: один солдат, сидя на бортовых поручнях, шалил со своими приятелями и упал за борт. Дело было днем, при полном штиле, немедленно подняли тревогу, и пароход застопорил машины. Спустили шлюпку, и невольного купальщика благополучно вытащили из воды. Все пассажиры высыпали на палубу и встретили его дружным смехом, а полковник сделал строгий выговор.

Эта часть пути оказалась более интересной, так как приходилось идти Малаккским проливом, который очень узок, и потому иногда видны берега и встречается много кораблей. Пройдя его, повернули на север и Китайским морем пошли к берегам Тонкина, где вошли в устье Меконга и по реке стали подниматься к порту Сайгон. В этом месте река широкая, с низкими некрасивыми берегами и мутно‑коричневой водой. Из этой мути часто высовывались хищные пасти крокодилов. Часа через четыре пароход подошел к пристаням города, и недалеко от них, посередине реки, я увидел «Диану». Таким образом, путь благополучно закончился, и спустя четверть часа я на сампане подходил к трапу крейсера. Оказалось, что Главный Морской штаб уже предупредил, и меня ждали. Первым делом я узнал, не слышно ли чего‑нибудь об эскадре, но никаких сведений не было, хотя ее и поджидали. На следующий день я получил из конторы пароходного общества деньги, которые затем с большим удовольствием сдал на хранение ревизору «Дианы».

Теперь оставалось ждать известий о приближении эскадры и спокойно жить на «Диане». Крейсер стоял разоруженным с малым числом офицеров и неполным комплектом команды. Чтобы занять время, я стал знакомиться с Сайгоном, который довольно интересен характерным обликом французского колониального города: не слишком благоустроенного и чистого. Днем, из‑за жары, мы прятались на корабле, но зато вечером все съезжали на берег. У многих появились знакомства, и даже у меня оказались знакомые в лице нашего доктора и его семьи. На их вилле было приятно проводить вечера за чашкою чая, точно в Ревеле.

Однажды я и мичман С. (Савич. – Примеч ред.)[85] поехали осмотреть туземную часть города и притоны курильщиков опиума. С. научился уже его курить и уверял, что это приятно. Мы оказались в очень подозрительном квартале, где‑то на берегу реки, и вошли в анамитский домик сомнительной чистоты. В маленьких комнатках на циновках валялись анамиты и анамитки с тонкими трубочками в зубах. Наше появление ни в ком не возбудило никакого внимания, и все продолжали заниматься своим делом. Какая‑то анамитка подала С. трубочку, и он улегся на циновке и стал уговаривать и меня последовать его примеру, но я предпочел выбраться оттуда и вернуться на крейсер.

Довольно приятное впечатление производил зоологический сад, который помещался в большом парке с тропической растительностью. Видеть львов, тигров, леопардов и вообще диких зверей в клетках, устроенных среди пальм, кактусов и других растений, было действительно интересно. Лазающие по деревьям обезьяны и сидящие на ветвях попугаи создавали иллюзию девственных тропических лесов. Вот только бедный наш мишка, привезенный из сибирских лесов, имел жалкий вид, так как немилосердно страдал от жары. Я попробовал покормить земляка, но он и на это реагировал вяло.

На крейсере развилась сильная эпидемия тропической лихорадки, и буквально три четверти всего личного состава лежали больными. Все палубы были сплошным лазаретом. Трое матросов со слабым сердцем умерли. Вскоре и я почувствовал себя плохо: тело покрылось мелкой сыпью и поднялся сильный жар. Переносить эту болезнь на корабле было очень мучительно: приходилось лежать в маленькой каюте, стенки которой за день невероятно накалялись. От одного жара в теле становилось тяжело, а к этому прибавлялась духота и высокая температура в помещении. Иногда казалось, что не выдержишь и задохнешься, и постоянно хотелось пить. При этом все тело ужасно чесалось. Подчас было нестерпимо мучительно, и только после захода солнца и до утра чувствовалось облегчение и свободнее дышалось.