Морской ястреб. Фаворит короля - [13]

Примерно в миле от Пенрина он свернул на дорогу, что начиналась у речной переправы и, взбегая вверх, огибала уступ холма, и направился к Дому, едва касаясь поводьев. Оливер редко выбирал эту дорогу. Обычно он предпочитал кружной путь через Трефузис-Пойнт, чтобы хоть издали взглянуть на стены дома, где обитала Розамунда, и бросить взгляд на её окно. Однако в тот вечер он решил избрать самый короткий и, следовательно, наиболее безопасный путь. Проезжая мимо Годолфин-Корта, он мог снова встретить Питера, а памятуя о своём недавнем гневе, сэр Оливер видел в нём достаточно красноречивое предупреждение не только не стремиться к таким встречам, но во избежание худших бед всеми силами уклоняться от них. И предупреждение это было так убедительно, а страх перед собственной необузданностью, доказательством которой служили недавние события, так велик, что сэр Оливер решил на следующий же день уехать из Пенарроу. Всё равно куда, но уехать. Можно было поехать в Лондон и даже отправиться в плавание — хотя не так давно, после настойчивых просьб Розамунды, ему пришлось навсегда отказаться от этой мысли. И всё же он должен уехать, должен — на то время, пока Розамунда не станет его женой, — как можно больше увеличить расстояние, отделяющее его от Питера Годолфина. Девять месяцев изгнания! Ну что же, ничего страшного. Лучше изгнание, чем постоянная угроза быть вовлечённым в какую-нибудь историю, исход которой может обречь его на вечную разлуку с Розамундой. Он напишет ей письмо, и она, узнав о сегодняшних событиях, поймёт и одобрит его выбор.

Когда сэр Оливер подъезжал к Пенарроу, он уже окончательно утвердился в своём решении. От этого, равно как и от уверенности в том, что подобные действия послужат надёжной гарантией будущего счастья, настроение его значительно улучшилось.

Сэр Оливер сам отвёл коня в стойло. У него было два конюха, но одного он отпустил на Рождество к родителям в Девон, второму же приказал лечь в постель. Малый простудился, а сэр Оливер всегда заботился о своих слугах.

Войдя в столовую, сэр Оливер увидел, что стол уже накрыт к ужину, а в огромном камине ярко горит огонь, наполняя просторную комнату приятным теплом и отбрасывая красноватые отсветы на трофейное оружие, гобелены и портреты усопших Тресиллианов, украшавшие стены. Услышав шаги хозяина, в комнату вошёл старый Николас и поставил на стол высокий канделябр.

— Вы задержались, сэр Оливер, — сказал слуга, — да и мастера Лайонела нет дома.

Что-то ворча и хмурясь, сэр Оливер пытался разбить ногой полено в камине, и оно шипело под его влажным каблуком. Вспомнив Малпас и про себя проклиная легкомыслие Лайонела, он молча снял плащ и кинул его на дубовый сундук у стены, на котором уже лежала шляпа. Затем он сел на стул, и Николас принялся стягивать с него сапоги. Когда с этим делом было покончено, сэр Оливер приказал подавать ужин.

— Мастер Лайонел скоро вернётся, — сказал он, — принесите мне что-нибудь выпить. Сейчас мне это нужнее всего.

— Я сварил глинтвейн из канарского, — объявил Николас, — в такой морозный вечер, как сегодня, сэр Оливер, для ужина лучшего и пожелать нельзя.

Слуга удалился и вскоре вернулся, неся кружку из просмолённой кожи, над которой клубился ароматный пар. Хозяин сидел в той же позе и хмуро смотрел в огонь. Всё ещё думая о брате и Малпасе, он был настолько поглощён этими мыслями, что на какое-то время забыл о своих собственных делах. Кому, как не ему, следовало бы вмешаться и постараться вразумить брата, размышлял он, это его долг. Наконец он встал и направился к столу. Здесь он вспомнил о заболевшем конюхе и спросил о нём Николаса. Узнав, что больному не лучше, он взял чашку и налил в неё дымящегося глинтвейна.

— Отнесите ему, — сказал он. — Это лучшее лекарство при его болезни.

Со двора донёсся стук копыт.

— Вот наконец и мастер Лайонел, — сказал слуга.

— Да, это, без сомнения, он, — согласился сэр Оливер. — Вы можете идти. Здесь есть всё, что ему понадобится.

Сэр Оливер хотел удалить Николаса из столовой до того, как появится Лайонел, поскольку был твёрдо намерен отчитать брата за его глупые выходки. По зрелом размышлении сэр Оливер пришёл к заключению о необходимости такого выговора, тем более настоятельной в связи с его скорым отъездом из Пенарроу. Старший брат решил не щадить младшего для его же блага.

Сэр Оливер залпом выпил глинтвейн, и, когда он ставил кружку на стол, снаружи послышались шаги Лайонела. Затем дверь распахнулась, и Лайонел остановился на пороге, в смятении глядя на брата.

— Итак… — начал сэр Оливер, оборачиваясь к брату, и тут же замолк. Картина, представшая его взору, остановила готовые сорваться с его губ упрёки; более того — он мгновенно забыл о них.

— Лайонел! — задыхаясь, крикнул сэр Оливер, вскакивая. Лайонел, шатаясь, вошёл в комнату, закрыл за собой дверь и задвинул один из болтов. Потом, прислонясь к двери спиной, обратил к брату лицо. Он был смертельно бледен, и под глазами у него расплылись большие тёмные круги. Правую руку без перчатки он прижимал к боку; рука была залита кровью, которая просачивалась между пальцами, капала на пол. На правой стороне жёлтого колета расползлось тёмное пятно, происхождение которого не представляло загадки для сэра Оливера.