Морской скорпион - [37]

Над нашим домом дубовая роща. Там кусты со всякими ягодами. Например, ежевика или черника. Трава там жирная. Там мы пасли медвежонка. Скоро он научился сам туда ходить и вечером сам приходить, как домашнее животное.

Но однажды он ушел и больше не пришел. На следующий день мы узнали, что охотники его застрелили, приняв за дикого. Они об этом сказали маме, и они хотели отдать шкуру, но мама не взяла. Она только взяла кусок мяса, потому что мы никогда не пробовали мясо медведя. В тот день мы долго плакали, мясо долго варилось и оказалось вкусным. Мама боялась, что скажет папа.

Когда папа приехал с Голубого озера, он ничего не сказал. Он уехал в Сочи и там пил, пока у него хватало денег. Денег хватило на два дня. Оказывается, папа медвежонка любил больше всех, но он не говорил об этом. Теперь папа мечтает вырыть во дворе бассейн и поселить в нем дельфинов. Он говорит, что на дельфинов будут все отдыхающие клевать и фотографироваться, когда они взлетают над водой. Мама говорит, что с медвежонком он говорил то же самое. Но папа говорит, что дельфины разумные существа. Мы это видели по телевизору. Но все-таки дельфины это рыбы, а рыбы не могут быть умней животных. Особенно такого доброго лапочки, как наш медвежонок". Ну как, дядя Сережа? — спросила она и прикрыла лицо тетрадью, так что одни черные продолговатые глазки с лукавой застенчивостью высовывались над тетрадью.

— Замечательно, — сказал Сергей искренне. Он почувствовал, что рассказ девочки влил в него какую-то живительную бодрость.

— А не обманываете? — протянула она, уже веря в то, что он говорит правду. Она снова прикрыла лицо тетрадью, и глаза ее еще ярче засияли, и он чувствовал, что она сейчас улыбается своей огромной улыбкой.

— Нет, честное слово, — сказал Сергей, удивляясь и радуясь этому чудесному ребенку, и мимоходом хмуро подумал, что учительница явно ей не простит нескольких мест в ее сочинении.

— А Женька говорит, что так писать нельзя, что учительница все исправит, — сказала девочка и снова взялась за кукурузу, — а я ей говорю: это же правда, ты скажи, разве здесь что-нибудь неправда?

— Может, учительнице и не понравится, — сказал Сергей, — но я тебя уверяю, что это очень хорошее сочинение.

— Тогда почему ей не понравится? — спросила она с нетерпеливым любопытством.

Она задвигалась на стуле, и крепкая голая нога ее, не достающая до полу, стала шлепать по ножке стула, как собака шлепает хвостом, когда с нетерпеливой радостью ждет от хозяина еды или прогулки.

В сущности, это был труднейший вопрос, хотя и направлен точно по адресу.

— Во всяком случае, помни, — сказал он ей, чувствуя, что не сможет ответить на вопрос, — ты написала очень хорошее сочинение, но учительница может его не так понять…

— Потому что она никогда не видела нашего медвежонка? — спросила девочка. Сергей заметил, что она иногда, как сейчас, правильно произносила звуки, которые ей обычно не удавались. Сейчас она старалась понять и вдумывалась в то, что говорила.

— Отчасти, — сказал Сергей. Он почувствовал, что ему стало гораздо лучше, боль стихала.

Он положил в тарелку кочерыжку съеденного початка. Состояние его напоминало то, какое бывает после приступа малярии. Девочка взяла тарелку и, продолжая догрызать свой початок, вышла из комнаты.

Прислушиваясь к стихающей боли, Сергей погрузился в воспоминания.

____________________

Сергей внезапно проснулся. В гостиничном номере было тихо и темно. Рядом на кровати спала его жена, у противоположной стены на диване спала шестилетняя дочка. Сергей привстал на кровати и посмотрел на диван. В сумеречном свете он разглядел в небрежных, как бы овевающих складках простыни ее бегущее во сне тело — любимая поза спящих детей.

Жена, в отличие от дочки, спала в умиротворенной позе, кротко положив ладонь под щеку. Ее миловидное лицо с резко выделяющимися бровями сейчас выражало безграничный покой и смирение. Да, смирение… Ничего себе смирение…

Сергей нащупал на стуле часы, взял их в руки и, повернув циферблат к окну, разглядел, который час: было половина второго. Значит, он спал около часу. Он положил часы на стул и снова посмотрел в лицо спящей жены. Лицо ее по-прежнему выражало покой и смирение.

Теперь он понял, отчего он проснулся. Он проснулся оттого, что давило и беспокоило его всю последнюю неделю их жизни в этой приморской гостинице на Оранжевом мысе. Но что же случилось за это время?

Неделю тому назад он с женой, ребенком и профессором из Киева пережидали ливень под тентом у входа в ресторан. Ливень не утихал, и они решили выпить по чашечке кофе по-турецки.

Все столы были заняты, и лишь за дальним столом сидел только один человек. Когда они подошли к нему, человек этот гостеприимным жестом предложил им сесть, и они уселись. Это был мужчина лет тридцати пяти на вид, с мужественным лицом, в ярко-розовой рубашке и в редких тогда еще японских часах, свободно болтающихся на запястье. Мужчина ел цыпленка табака, закусывая зеленью и запивая небольшими глотками рубиновой хванчкары. Бутылка ее стояла на столе.

— Разве хванчкара есть в ресторане? — спросил профессор.

— Для меня у них все есть, — ответил мужчина, если и с юмором, то хорошо скрытым.