Морской дьявол - [40]

Дом, в котором жила Полина, стоял напротив Торжковского рынка — красивый, семиэтажный, с балконами, выходившими на шоссе. Курицын вытащил из багажника черный мешок с продуктами.

— Тяжеловат. Если позволите, я донесу до вашей квартиры…

— Почему до квартиры, а разве к нам не зайдете? Мама будет рада.

Курицын пожал плечами:

— Боюсь… озадачить. Нежданный гость…

— Было бы странно — приехать и не зайти. Вас не только мама моя, Ирина Степановна, но и дети знают. Я им часто рассказываю о большом и добром дяде, который мне во всем помогает.

Неловко было Тимофею, но он согласился, и вот они в квартире, и их встречает Ирина Степановна, еще молодая женщина с палочкой, и рядом с ней малыши: Олег и крошка Зоя. Они выглядывают из–за юбки бабушки и будто бы застыли при появлении на пороге квартиры незнакомого дяди. По их глазам, изумленно распахнутым, и синим, как майские полевые цветы, можно судить о степени удивления, и любопытства, и ожидания какого–то чуда — и оно непременно должно сотвориться, но чудо не сотворяется, а интерес к незнакомому дяде все нарастает.

Поздоровавшись с хозяйкой, назвав себя, Курицын наклонился к ребятам и поманил к себе девочку. Она, протянув ручки, пошла к нему. Тимофей поднял Зою и прошел с ней в комнату, куда его приглашала Ирина Степановна. Олег, обделенный вниманием, не смутился и не обиделся, а последовал за гостем, стараясь занять позицию как можно ближе.

— Ну, а теперь давайте знакомиться. Меня зовут дядя Тимофей, и я работаю вместе с вашей мамой. Вы были у нас на заводе?..

— Не–е–т!.. — дружно и весело признались ребята.

— Не были?.. Странно! А мне казалось, я вас видел. Ну, хорошо. Тогда мы обязательно там побываем. Я заеду к вам на машине, и, если позволит бабушка, мы все вместе поедем на завод. И там вы увидите станки, на них рабочие вытачивают разные части машин.

Когда Курицын говорил все это ребятам, бабушка и мама были на кухне и приготовляли еду, иначе они бы, наверное, сильно испугались, услышав такие речи. Но тайна не могла сохраняться больше одной минуты; как только была обещана возможность побывать на заводе, они тут же побежали на кухню и стали там прыгать и кричать:

— Мы поедем на завод, на завод!..

Бабушка и мама все поняли: Ирина Степановна встревожилась, а Полина, укоризненно взглянув на Тимофея, качала головой:

— Они же еще маленькие. Ну, Олешек — ладно, а Зоя–то.

— А что Зоя? — развел руками Курицын. — Девица вполне самостоятельная. Как–нибудь заеду за вами, и я им покажу, где мы работаем. Был бы я педагогом, я бы с ребятами и вообще так разговаривал… как со взрослыми. Мы напрасно думаем, что уж такие маленькие дети и не могут интересоваться взрослыми делами.

Женщины накрыли на стол, и они пили чай с печеньями, конфетами, а посредине стола красовалась большая и дорогая банка кофе. Удивительно, что малые дети, давно не видевшие ни конфет, ни печенья, ели молча, важно, как будто бы у них и не переводились сладости. И еще поразило Тимофея: дети сидели молча и не мешали им беседовать. А беседа, едва началась, так тотчас же и соскользнула на политические темы. Как во время войны говорят только о войне, так и ныне все разговоры принимают характер политических. Страна, народ, государство, — и непременно, о тех, кто творит в нашем доме все беды.

— Мне Полина подарила вашу книгу «Черная полоса русской жизни». Читал ее и удивлялся, как это вы, женщина, осмелились бросить правду в глаза владыкам мира?.. Мужики боятся, а вы…

— Да, к сожалению, такой вот мужик пошел в наше время, всего боится, — согласилась Ирина Степановна. — Впрочем, если говорить об интеллигенции, то она и раньше стояла на коленях и покорно кланялась всякому, кто был повыше ее. В университете меня, как историка, не принимали всерьез. А еще Эразм Роттердамский заметил: «Победителем становится тот, кого не принимают всерьез». Ну, вот — я им и выдала.

— Так и они тебе выдали, — сказала Полина.

— Ну, что ты, доченька! Отношение начальства для ученого ничего не значит. Кто и как к нему относится — это дело десятое. Меня из седла вышиб тазобедренный сустав, а будь он на месте, пошла бы в другой институт.

Она машинально тронула рукой торчавшую возле нее палку.

— А что врачи говорят? Можно ли его поправить? — спрашивал Курицын.

— Можно, конечно. Нужна операция, да она две тысячи долларов стоит.

— М–да–а… Это деньги, — согласился Курицын. И тут же оживился: — И то ведь верно: деньги — дело наживное. Сегодня их нет, а завтра… глядишь, появились.

— Мне и дочка говорит: ты, мама, подожди, я заработаю.

Ирина Степановна показала на диван, где лежали клубки шерсти, недовязанные кофты, юбки.

— Вон она, наша работа. Вяжем мы с ней, — в другой раз и ночами сидим, да только рукоделие это плохо покупается. Денег–то у людей нет, а богатые — те в парижах, да в лондонах одеваются.

Олег подошел к балконной двери, посмотрел вниз и крикнул:

— Мама! Там на лавочке папа лежит! Позови его!..

— Нет, нет — это не папа. Ты ошибся.

И повела его к столу. А он расплакался:

— Папа! Я не ошибся. Он и вчера там лежал.

За столом возникло замешательство, и Курицын стал прощаться. На улице он проходил к машине мимо лавочки, на которой лежал молодой мужчина, — видимо, пьяный. Курицын растолкал его: