«Морские псы» Её Величества - [16]

8

Облегчив португальцев, освободив их от тяжкого труда — пробиваться против пассата, англичане оказались перед трудным выбором: возить рабов в трюмах, идя в Гвинею, пока наберёшь достаточное для прибыльности дела количество рабов, — отобранные у португальцев невольники перемрут в трюмах; отправить одно судно в Вест-Индию для срочной продажи этих ста семидесяти, или, вернее, тех, кто останется в живых из ста семидесяти, — риск. Отберут испанцы товар, ещё и экипаж схватят и на галеры отправят, а судно конфискуют. Нельзя идти в испанские моря на одном корабле. Риск слишком большой.

Джон Хоукинз вновь созвал полный состав военного совета, и так как вопрос был труден настолько, что решения Хоукинз не имел, он предложил высказаться третьим кандидатам первыми. И когда дошла очередь до Фёдора, он, кашляя от смущения, сказал:

— По-моему, надобно вот из чего исходить. Негров ещё добыть надо никак не менее двухсот, а лучше четыреста — так? А негры водятся только в Африке. Значит, идём в устье той самой реки Сент-Джон, где португальцы этих негров добыли. Причаливаем...

Чёрт, опять его настигло это дурацкое смущение! Опять он стоит, глотает слюну, которая никак не проглатывается, точно он навсегда разучился это делать, и думает: «Столько людей, солидных, опытных, взрослых. И до меня ли им сейчас? Нужно ли им то, что я скажу?» И вместо того, чтобы думать над тем, что говорить, он теряет время, думая над тем, говорить ли вообще...

Кое-как он справился с собою настолько, чтобы начать говорить — хотя и не своим, задушенным голосом:

— ...Причаливаем, высаживаем негров. На свежем воздухе смертность у них снижается — и меняем их на свеженьких у их вождя. Потом так или иначе набираем столько невольников, сколько нам нужно, и идём в Вест-Индию. При этом держимся южнее обычных трасс, по грани полосы пассатов, чтобы только не попасть в «лошадиные широты». (Этот термин Фёдор уже знал. Он возник в те же годы, что и регулярное сообщение с Новым Светом. Так назвали полосу экваториальных штилей, где в любое время года ветра редки и слишком слабы. Забредший в эти воды корабль болтался в них долго. За это время кончались припасы и приходилось съедать лошадей, которых везли конкистадоры). Дрейк говорил, что так делал капитан Барроу — и довёз при этом необычно много негров живыми. По-моему, речь шла о трёх четвертях исходного числа...

— Что-то многовато. Не верится, — сказал кто-то, и все недоверчиво заворчали. Но Хоукинз сказал, что да, Стив Барроу хвастался после рейса.

И суда Хоукинза пошли к Перцовому Берегу. При этом переход для Фёдора был крайне труден. Потому что он попал в дурацкое положение: в кубрике его перестали считать за своего, начались нескончаемые подначки, обидные розыгрыши, точно над салажонком... За спиною шипели: «Любимчик адмирала! Иностранец!» Или ещё обиднее: «Величайший флотоводец!» Или: «Старейший член военного совета!»

Дураки! Они полагают, что Фёдор рвался в начальство. И что это так уж сладко — стоять перед советом и излагать своё мнение, обливаясь холодным потом при мысли о том, что ты сейчас либо выставляешь себя на посмешище — либо произносишь слова, которые станут решением совета, но вся ответственность за последствия решения ляжет на тебя. Ну да, офицер получает больше денег, но от него требуется быть одетым сообразно рангу — а это и больше одежды, и каждый её предмет куда дороже твоей робы. Ну да, кормёжка куда лучше — но и стоит она куда дороже менее вкусной, но более питательной простой матросской пищи. И гостей принимать у них, у богатых и знатных, дорого. И Фёдор подумал, что богатому торговцу или там лендлорду жить бесхлопотно (хотя и не беспечально), — но с ними простому матросу и не встретиться во всю жизнь в их домашней обстановке. А вот флотскому офицеру жить положено, как богатею, хотя он может быть вовсе и не обязательно богат и знатен...

Ну а пока — пока неприязнь к чуждому «начальству» больно била по нему...

9

Но вот наконец нудный переход к Перцовому Берегу, когда приходилось ловить малейший порыв попутного ветра, а то и хоть какого ветра, лишь бы продвинуться, лавируя покруче к ветру, хоть сколько-нибудь к цели, позади. Суда Хоукинза вошли в мутные, будто с молоком смешанные, воды реки Святого Иоанна и бросили якоря. Шли без лоцмана, да он оказался ни к чему: фарватер, прорубающий устьевой бар, резко отличался от остальной части реки, таящей смерть, цветом воды, прозрачно-коричневой, как гречишный мёд. С палубы ещё можно было иногда не различить, но с марсов чётко видны были разница в цвете и границы фарватера. Муть с мелководья почему-то не смешивалась с водой на фарватере.

— А ну, Тэд, как думаешь, почему так? — весело спросил капитан Лэпсток.

— Н-ну почему? — выгадывая секунды на соображение, медленно начал Фёдор. — Может, потому, что скорость воды на фарватере и на отмелях разная? Фарватер расчищен, и вода там течёт быстрее... Я так думаю.

— Правильно думаешь.

По сторонам реки росли мангры — так густо, что никак нельзя было определить, где берега. Вонючая солёная грязь, и из неё торчат копья отростков от корней этого невзрачного корявого дерева с тяжеленной прочной древесиной и узкими кожистыми листочками. Ни причала, ни избушки, ни места расчищенного. Но ясно было, что люди где-то поблизости. Ведь фарватер кто-то же расчищал! Но где они?