Морские люди - [13]

Парни поднялись на второй этаж, дверь пропустила новую порцию людей, среди них выделялась статная красивая женщина с короной из косы пшеничного цвета. Женщина проплыла, глядя прямо перед собой, не замечая ни толпы, ни сутолоки и тоже исчезла на лестнице, ведущей в зал ожидания. Наверное, была уже с билетом.

— Ты что, заснул, долго я тебя звать буду? Эй, море! Тьфу ты, черт. Люди, толкните его покрепче!

Клим вздрогнул. Обращались к нему. Из жаркой, плотно сбитой толпы у окошка авиакассы призывно махал ему незнакомый прапорщик-танкист.

— Да ты что, и вправду очумел? Вали сюда, пока наша очередь не прошла. Где ты пропадал?

Мужчина с большим кожаным портфелем недоверчиво посмотрел сначала на танкиста, потом на Клима, но, прежде чем успел открыть рот, Клим, наконец, понявший чего от него хотят, нарочито небрежно ответил:

— Витек, погоди еще немного, я быстренько гляну на наши вещи и сразу назад.

Мужчина покачал головой, наконец, вмешался:

— Этак, молодой человек, вы рискуете остаться без билета.

Он поверил в то, что ребята-военные знакомы.

Потом уже, держа в руках билет на Якутск, Клим благодарил неожиданного спасителя, тот цвел от доброты своего сердца и смеялся:

— Здорово мы их, а? Нет, а ты — Витек — как будто век друг друга знаем.

— Ты хоть имя свое скажи, буду знать кому спасибо говорить.

— Меня и вправду зовут Виктором, ну да ладно. Сегодня я тебя выручил, завтра ты меня, дело такое. Если вдруг придется там встретиться, на передовой, то, понятное дело, сочтемся.

— Танки на передовой и вдруг рядом с ними корабли… Но все равно, мне нравится.

— Куда путь держишь? Лично я — в Москву, оттуда в Саратов. Бывал?

— Нет, но обязательно буду. Как говоришь, там сочтемся?

Пошли, отметили это дело пивком в привокзальном кафе «Стрела». Танкист улетел раньше, на московском рейсе. Мичман проводил своего нового знакомого как брата, чуть не со слезами. Парень тоже расчувствовался.

И вот, наконец, Клим в самолете. От Хабаровска до Якутска два с половиной часа полета. Пассажиры, в большинстве своем командированные, одинаково безразлично поглядывали в иллюминаторы, вели неторопливые беседы, читали газеты, пили предлагаемую стюардессой пузырящуюся минеральную воду.

Климу не сиделось. Он все чаще поглядывал на часы и, наверное, порядком поднадоел соседу своими предложениями обратить внимание то на цепочку хребтов, то на длинную ленту извивавшейся далеко внизу реки. Самолет летел уже над Якутией. Когда старательно делавший вид, что уснул, сосед шевельнулся, Клим бесцеремонно потеребил его за рукав:

— А вон посмотрите, какие круглые озера, как будто циркулем их обводили. Это алас, вокруг озер растет трава, ее косят на зиму. Летом на таких аласах народ живет…

Тот недовольно приоткрыл глаза, спросил:

— Давно не был на родине?

Получив утвердительный ответ, снисходительно пробурчал:

— Ну и плюнул бы на службу, жил себе в Якутии. Пас оленей или алмазы добывал.

— Не, оленям сено не заготавливают. Они, да еще кони у нас зимой сами траву добывают. Копытят…

Клим устроился было поудобнее, чтобы ввести чиновного вида человека в курс дела, но глянул на него, да примолк. Тот всем своим видом показывал, что в разговоры вступать не намерен. Ладно уж, бог с ним, пусть, — подумал он и снова прильнул к иллюминатору. Когда, наконец, приземлились и подкатил тягач белую аэродромную сходню, когда в открытую овальную дверь ворвался прозрачный воздух родного Севера, Борисов снова не выдержал, встал на передней ступеньке трапа по стойке «Смирно», приложил руку к козырьку фуражки и тихо, чтобы никто не слышал, прошептал: «Дойдуум, барахсан».

В двух этих словах приветствия ли, выражения эмоций — отчизна, родная — прорвалось накопившееся за долгие годы ожидание.

— Просьба к пассажирам пройти в здание аэровокзала.

Голос стюардессы прозвучал по-ангельски приятно. Он счастливо улыбнулся ей и легко сбежал по рифленым дюралевым ступеням. Путешествие от центрального аэропорта до местного под названием «Маган», в переводе «Белый» много времени не заняло. А там опять на самолет, теперь уже маленький, свой, родной.

Домой, в поселок из города он попал в тот же день. Старая знакомая, двукрылая «Аннушка» при посадке подняла тучу пыли, расшатанный, оттого дырявый автобус добавил свою порцию и потащился себе дальше по неровной трясучей дороге, а Клим выбил пыль из фуражки, обхлопал тужурку, прошелся завалявшимся в кармане клочком газеты по головкам ботинок и зашагал к окраине, туда, где стоял материн дом.

Маму, старенькую, худенькую, в выцветшем ситцевом платье он увидел сразу, как только открыл калитку, знакомую с детства скрипучую калитку. Мама была во дворе, споласкивала подойник, видимо собиралась к Майке. Со скотного двора доносилось ее протяжное мычание, тянуло запахом дымокура из сухого навоза.

Все было так, будто он никуда не уезжал.

Клим постоял и тихонько окликнул:

— Ийээ, мин кэллим.

Как долго не был он в родном доме. Служил срочную, учился в школе мичманов и прапорщиков и вот, наконец, дождался этой дорогой минуты. Сколько раз представлял он миг, когда скрипнет калитка, когда взглянет на него родной человек.