Морская яшма - [6]

Тощая миссис Кроуфорд пробурчала что-то себе под нос. Она казалась настроенной не менее враждебно, чем остальные. Многозначительно посмотрев на миссис Маклин, словно соглашаясь с чем-то невысказанным, миссис Кроуфорд вышла из комнаты. Только потом я поняла, что означал этот взгляд.

В комнате не топили, видимо, уже очень давно; воздух из-за грозы был холодным и влажным. Вспышки молний сверкали за мокрыми оконными стеклами. Я быстро повернулась лицом к лампам. Джозеф внес мою сумку и чемодан. Сибилла Маклин молчала, пока кучер не ушел. Потом снова обратила на меня свой странный холодный взгляд.

— Я дам знать капитану, что вы приехали, — процедила она. — Несомненно, он захочет увидеть вас еще до ужина, поскольку ест на своей половине и не присоединяется к нам внизу. Ему готовит та, на ком он женился.

Из того, что мне рассказывал отец, с очевидностью следовало, что в доме капитана Обадии миссис Маклин — не просто экономка. У нее был властный вид человека, уверенного в том, что он выше окружающих. В ее тоне, когда она упомянула жену хозяина, проскользнуло наглое пренебрежение, и потому я немедленно прониклась сочувствием к женщине, о которой так говорили. Я сразу вспомнила слова отца о том, что все в этом доме презирают миссис Бэском. Может быть, мы с ней подружимся, подумала я.

Я заверила миссис Маклин, что готова в любую минуту отправиться к капитану. Когда экономка удалилась, я подошла к большому двойному окну возле кровати и попыталась разглядеть, что же творится на улице. Хотя гроза и заканчивалась, небо оставалось темным, темный дождь барабанил по стенам и ничего нельзя было разглядеть. По крайней мере собака прекратила свой сумасшедший лай. Может быть, тот смуглый человек в зюйдвестке забрал пса с собой. Мне больше не хотелось смотреть на непроницаемый мир дождя, и я, чтобы понадежнее отгородиться от него, задернула занавески.

Мне не принесли теплой воды, но я налила себе холодной из большого фарфорового кувшина, расписанного желтыми веточками, и вымыла лицо и руки в таком же фарфоровом тазике. Потом я с удовольствием освободилась от капора и подошла к зеркалу над высоким туалетным столиком черного дерева. Мне хотелось привести себя в порядок перед тем, как предстать перед капитаном.

Меня поразило собственное мрачное отражение. Казалось, передо мной стоял кто-то чужой в моем обличье и платье. Усилием воли я разгладила непривычно нахмуренный лоб и растянула губы в улыбке. Расчесав кудри на затылке и пригладив светлые пушистые пряди надо лбом, я сбросила измятый дорожный костюм и оделась в любимое зеленое платье из тафты.

Ко мне постепенно возвращался природный оптимизм. Наверняка обитатели дома меня с кем-то путают, произошла какая-то чудовищная ошибка! Это же просто смешно — так враждебно относиться ко мне, человеку столь незначительному и безвредному! Молнии и болтовня девчонки вывели меня из равновесия, а это никуда не годится!

Вспомнив о Лорел, я подошла к кровати и откинула яркое лоскутное одеяло. Так оно и оказалось: посреди постели лежала пригоршня камней, облепленных песком. Зрелище было настолько смешным, что я не удержалась и прыснула, собирая камешки и стряхивая песок. Бросив камешки на туалетный столик, я вновь мысленно подивилась, что же пробудило в ребенке такую сильную ненависть. Разумного ответа на этот вопрос я придумать не смогла.

Подготовившись должным образом, я уселась в качалку со спинкой из деревянных реек — ждать, когда меня позовет капитан. Как странно было сознавать, что я вернулась в город, где началась моя жизнь. Невзирая на обескураживающую неприветливость, с которой меня встретили в этом доме, во мне сохранялось радостное стремление найти свои неведомые корни, узнать побольше о людях, давших мне жизнь. Особенно о Карри Коркоран — моей матери.

Отец вспоминал ее часто и охотно. Скорбь о смерти жены не покидала его до конца. Он часто рассказывал об ирландской красоте матери, о ее живом уме и о горячем любящем сердце. Но хотя он неизменно говорил о ней с теплотой настоящей любви, мне всегда казалось, будто он что-то утаивает, чего-то недоговаривает. Словно скрывал от меня что-то, невзирая на мои горячие просьбы рассказать побольше.

В поведении отца иногда бывали странности. Он погружался в долгое молчание, словно отгораживался от меня стеной, и тогда в глубине моего счастливого в общем-то мирка рождалось чувство одиночества. Я знала, что отец расстался с морем в расцвете лет, и понимала, что временами он жалел об этом. Его не удовлетворяла жалкая должность на берегу, которую он занимал в какой-то торговой компании. Смерть жены усугубила его печаль, и, когда на него нападала хандра, я словно переставала существовать. Казалось, он мысленно уходил в другое время, когда меня еще не было, когда я не могла играть никакой роли в его жизни, и пребывал там.

У меня было ощущение, что, узнав побольше о своей матери, я бы не только заполнила неизвестные мне главы ее жизни, но и получше поняла горячо любимого отца. Капитан наверняка поможет мне, думала я, и потому еще не терпеливее  ждала встречи с ним.

Когда миссис Маклин постучала в дверь, я была более чем готова к первой встрече с капитаном Обадией Бэскомом.