Морская яшма - [58]

Я сидела на краешке стула, чинно сложив руки на коленях и не веря собственным ушам. Самое ужасное было то, что Брок сидел рядом со мной в полном молчании, слушал, поглядывал на меня и ни единым словом меня не защитил, хотя был единственным, кто должен был верить в правдивость моего рассказа, просто зная, что мне незачем лгать.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — произнесла я, когда полицейский наконец высказался. — Если вам кажется, что я могла столкнуть мистера Хендерсона с трапа с намерением его убить, то вы не в своем уме.

Брок беспокойно заерзал в кресле.

— Просто расскажи ему, что случилось, Миранда. Расскажи, как рассказала мне.

Как рассказала мне. Это что, намек? Может, Брок хочет, чтобы я о чем-то умолчала? Например, о словах, сказанных умирающим? Или о топоте над головой, хотя о нем он и сам не знает.

Я поступила, как он велел, и двое мужчин выслушали меня с каменными лицами. Невозможно было понять, поверили они мне или нет. Я объяснила, что пришла на "Гордость Новой Англии" повидать Тома Хендерсона, потому что он обещал рассказать мне что-то об отце. Брок фыркнул, и я возмущенно выпрямилась.

— Том Хендерсон ходил в первый рейс "Морской яшмы" первым помощником капитана, — сказала я с негодованием. — Он мог знать правду, и, если бы не погиб, наверняка бы рассказал, что тогда произошло.

— Пожалуйста, продолжайте, — попросил полицейский.

Я сообщила ему, что отправилась на нос корабля только после того, как услышала страшный грохот. Когда я прибежала, моряк уже умирал. Я ничего не сказала о топоте наверху, не сказала и о последних словах Хендерсона… Но горячо добавила, что не знаю про него ничего такого, чтобы мне захотелось заткнуть ему рот. Кроме того, я маленькая и легкая, и мне вряд ли хватило бы сил столкнуть с трапа такого здоровяка.

Констебль Дадли помолчал, серьезно глядя мне в глаза.

— Тут большая сила не нужна. Достаточно подтолкнуть так, чтобы человек потерял равновесие.

— Да меня и близко не было, когда он упал! — воскликнула я. — Нелепость какая-то! Зачем мне было желать ему зла? Я его до вчерашнего дня и не знала и вообще в жизни пальцем никого не тронула!

Полицейский вздохнул.

— Я и говорил, что вы ответите точь-в-точь так. — Он встал и посмотрел на Брока. — Знаете что, не тревожьтесь по пустякам. Доказательств и улик никаких. Может, и есть в городке такие, кто зуб имел на старину Тома, но не найдешь ведь концов, если кто из них был там, внизу. Миссис Маклин, а вы точно ничего не слышали, когда были в трюме?

— Слышала… разные звуки, — неуверенно отозвалась я. — Камешки стучали и шуршали, я сама топала, когда бежала по настилу. Вообще, весь корабль скрипит и шуршит.

— Да я не о том. — Констебль махнул рукой, Брок проводил полицейского до дверей.

Я осталась на месте, дожидаясь, пока он вернется. Во мне кипело и бурлило возмущение. Едва мой муж показался в дверях, я выпалила все, о чем не решилась сказать при полицейском:

— Почему вы не поддержали меня? Почему не сказали, что ваша жена не способна на убийство? Почему сидели тут и позволяли полицейскому оскорблять меня своими чудовищными подозрениями?

Брок застыл на пороге, дожидаясь конца моей вспышки. Сегодня он даже смотрел на меня как его мать: во взгляде нельзя было прочесть ничего.

— Вы и сами неплохо справились, — заметил он. — Помощь не понадобилась.

— А если бы он вздумал забрать меня в тюрьму? — возмущалась я. — А если бы…

— Но не забрал же, — сухо проронил мой муж. — И я знал, что не заберет. Вы еще что-то хотите мне сказать?

Еще секунда, и Брок ушел бы, поэтому я горячо и бессвязно продолжала:

— Да… Еще… Вот! Почему это никто не сообщил мне, что я родилась тут, в этом самом доме? Почему никто мне не сказал, что именно здесь умерла моя мать?

Досадливое выражение его лица сгладилось, и он вернулся в комнату.

— Может быть, просто потому, что вы не спрашивали, — справедливо заметил он. — Может быть, нам не пришло в голову, что вы не знаете.

— Конечно, не знаю! — воскликнула я. — Никто никогда и словом не обмолвился… И я не понимаю почему. Было бы так естественно, если бы вы упомянули об этом. И уж конечно вдвойне странно, что о таких событиях ни разу не вспомнила ваша мать.

— Она и не станет о них говорить, — ответил Брок. — Хотя я прекрасно все помню. Мне было лет четырнадцать, когда сюда привезли вашу мать. — Он помолчал, словно вспоминая то время, и я с удивлением увидела, как смягчились жесткие складки возле его губ. Брок снова заговорил, и в его речи зазвучал шотландский акцент. — Я-то помню, какой сладенькой малышкой вы были. Не красной, не морщинистой, какими бывают младенцы, а розовенькой и хорошенькой. И смеяться вы умели с самого рождения. Характерец у вас тогда был получше — хотя, признаюсь, временами, когда что-нибудь было вам не по нраву, от ваших воплей впору было уши затыкать.

Я слушала его изумленно — меня удивили не его слова, а неожиданная нежность.

— А моя мать?

— Ей становилось все хуже — и неудачные роды, и потом… Но вами все умилялись. А капитан Обадия еще и завидовал Натаниэлю. Привез сюда сразу трех докторов, но ничто уже не могло ее спасти. Она быстро угасала и на четвертый день умерла. А вы оставались у нас, пока ваш отец не пришел из рейса и не забрал вас домой. Может быть, капитан, помня вас маленькой, чувствовал себя ответственным за ваше будущее. — Лицо Брока потемнело, словно его мысли омрачило нехорошее воспоминание. — Особенно потому, что с вами здесь приключилось несчастье.