Морская школа - [17]

– У меня вахта с двенадцати, – сообщил Матве­ев. – Сейчас на судно, а в шесть – отход. Ну, прово­дите меня немного. Рассказывай, Илько!

Илько, успокоившись и придя в себя, коротко рас­сказал обо всем, что произошло с ним после побега с «Владимира».

– Ох и переполох был утром, когда тебя не оказа­лось! – произнес Матвеев, держа руку на плече Иль­ко. – Этот маленький американец рвал и метал. А наши втихомолку над ним посмеивались. А когда «Вла­димир» уходил, больше чем полкоманды наотрез отка­зались идти в море. Хотели несколько человек судить да, видно, побоялись. Песенка-то их была уже почти спета. Вот так я и остался в Архангельске – Матвеев помолчал, потом добавил: – Хотели мы «Владимира» затопить, да не успели. Жалко, увели гады пароход!

Мы проводили Матвеева до реки Кузнечихи.

– Через пять дней вернемся, – сказал он на прощанье. – Обязательно приходите. Жалко, сейчас времени нет.

– Мы уже скоро учиться будем, в морской школе, – горделиво сказал Костя. – И Илько вместе с на­ми. А сейчас готовимся.

– Это хорошо! Будете моряками, может быть, еще плавать вместе придется. Ну, всего доброго!

Матвеев ушел. Я долго смотрел ему вслед. Он был совсем небольшого роста, но широкая спина и могучая шея выдавали его немалую физическую силу. Недаром он работал кочегаром, а дело это, как мы знали, было очень нелегкое.

Вернувшись домой, мы сразу же решили готовиться к занятиям в морской школе. Костя сказал, что подго­товку нужно проводить, как в настоящей школе.

– Я буду преподавателем математики и физики, Димка пусть обучает русскому языку, а Гриша – хи­мии. На уроке математики ты, Дима, и ты, Гриша, бу­дете, как и Илько, учениками, а на русском я буду учеником. Согласны?

– Согласны, – сказал я. – Только Илько тоже пусть будет преподавателем. Пусть он обучает нас ри­сованию.

– Правильно, Илько будет преподавателем по ри­сованию.

Костя где-то раздобыл осколки разбитой алебастро­вой игрушки-собаки. Этими осколками мы писали, по­жалуй, не хуже, чем мелом. Классной доской служила дверь, снятая с погреба.

Первый урок – урок математики – прошел благо­получно, если не считать маленькой неприятности с Гришей. В середине урока ему вдруг наскучило си­деть смирно и слушать объяснения Кости. Он сделал из бумаги хлопушку и оглушительно выстрелил.

– Осокин, – строго сказал Костя, – выйди!

Гриша посмотрел на улицу – там ребята играли в «чижика» – и вышел. На уроке русского языка слу­чилась подобная же история. Только я не выпроважи­вал Гришу из класса, а он сам обратился ко мне:

– Дмитрий Николаевич, позвольте выйти!

– Не пускай, – сказал Костя. – Ему хочется в «чижика» поиграть.

– Да, а если у меня живот болит, – жалобно воз­разил Гриша.

Минуту спустя он уже размахивал на улице лопат­кой, обороняя от «чижика» вычерченный на земле котел.

Зато на уроке химии Гриша вел себя как самый строгий учитель. Однажды он даже хотел поставить Костю голыми коленями на мелко раздробленные кам­ни. Раньше так наказывали учеников. Но Костя вос­противился, сказав, что теперь не царское время и что Советская власть телесные наказания в школах запре­тила. Гриша, конечно, и сам знал, что таких наказаний теперь нет.

– А стоило бы тебе постоять, – сказал он, прика­зав Косте сесть на место. – Плохо, Чижов! Нужно быть на уроках более внимательным!

Косте пришлось промолчать: ничего не поделаешь, Гриша сейчас – преподаватель. Но Гриша, объясняя урок, сам так запутался в формулах, что потом мы все вместе не смогли распутать. В конце концов «препода­ватель» сказал:

– А ну их, эти формулы! Я вообще терпеть не могу всякую химию.

Самым прилежным учеником был Илько. Он стара­тельно решал примеры, писал сочинения, заучивал фор­мулы. И отметки у него неизменно были отличные.

Наш «класс» просуществовал несколько дней. Гри­ша получил от своего брата увеличительное стекло и занялся изготовлением проекционного фонаря.

– Некогда, – отмахивался он, когда мы его звали на уроки. – Лучше приходите сегодня к нам в сарай. Будут туманные картины. Не хуже, чем в кинемато­графе.

Но Илько продолжал приходить к нам, и мы помо­гали ему готовиться в морскую школу. У него была удивительная память, и сам он учился с таким рвени­ем, какого, пожалуй, мы с Костей никогда не знали.

– Ты, Илько, уже нас обгоняешь, – сказал как-то Костя. – Мы таких примеров еще не решали. Наверно, ты станешь профессором или изобретателем.

Илько улыбнулся:

– Я изучу все-все… – произнес он мечтательно. – Стану ученым и поеду в тундру учить людей жизни. – Он подумал и добавил: – Новой жизни, какой в тундре еще никогда не было.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Наступило первое сентября. И мне, и Косте было очень хорошо известно, что уроки начнутся ровно в во­семь часов. Мы терпеливо ожидали этого дня и этого часа несколько лет, но в день начала занятий, чуть попозднее восхода солнца, наше терпение лопнуло.

Мы явились в школу, по крайней мере, часа на два раньше. Двери были заперты, и нам пришлось сидеть и ожидать на крылечке.

Над Соломбалой стояло обычное утреннее безмол­вие. Только откуда-то издалека, со стороны Северной Двины, слышался глухой перекатный гул землечерпал­ки да в густой березовой листве надрывалась в пере­ливчатом щебетании неугомонная чечетка.