Морская раковина - [45]

Ни в коем случае не раньше. Пока деньги не попадали к нему в руки, он держал листок бумаги перед глазами женщины, словно кусок мяса перед голодной собакой. Точь-в-точь так.

Мосолыжка прятала листок за пазухой. Сколько их уже накопилось! Можно оклеить все стены комнаты.

Читать она, разумеется, не умела. Зато твердо знала: эти бумажки нужно беречь как зеницу ока.

— Подайте милостыню, красавчик…

Сам хозяин ни разу не подал ей милостыню. Но однажды, в воскресенье, когда он с семьей разгуливал по Америкэн-парку, его сынишка сунул ей в руку монетку.

Даже шепнул тихонько:

— Помолись за моего папочку. Он нас поит, кормит и одевает.

Конечно, она обещала…

Молиться она обещала всем, кто просил ее. Ведь люди ничего не делают даром… Она понимала это… Ну кто даст так просто? Вот людям и надо, чтобы она хоть помолилась за них. С того памятного случая в Америкэн-парке Мосолыжка всегда забирала одну монетку из тех денег, которые предназначались хозяину.

— Эта денежка от вашего ангелочка, от мальчика вашего, — юлила она перед хозяином.

На первых порах торговый агент хмурился, а потом привык к столь безобидному «штрафу».

— Вот ведь шельма. Ты же грабишь меня! Ну бог с тобой. От мальчика так от мальчика.

Однако Мосолыжка никогда не возносила молитв за здравие своего хозяина. Не со зла, совсем не со зла… Просто она не умела молиться.

Чаще всего Мосолыжка пребывала в хорошем расположении духа и вечно что-то напевала себе под нос. Она любила подолгу стоять у двери какого-нибудь кабачка, где заводили радиолу, и слушать песенки. Ну и смеялась же она, когда пели на непонятном языке. Это доставляло ей особое, ни с чем не сравнимое удовольствие. А от деревенских пасильо[20] мрачнела.

Внутри у нее что-то скребло, на грудь наваливалась какая-то тяжесть, которая мешала дышать. И на глаза набегали невольные слезы.

— Подайте милостыньку, красавчик…

Временами на Мосолыжку находила дикая злоба. Чаще всего так случалось, когда у нее заболевал ребенок.

Она неистовствовала, разъярялась, если ей не давали денег… волшебных денег, которые могут совершать чудеса… могут накормить… вылечить… дать кров… Все в жизни зависит от того, сколько монет будет лежать в твоей протянутой руке…

Вот и теперь так:

— Я припадочная… Гляди… Ах ты сквалыга… Сердца в тебе нет…

И когда она впадала в ярость, ей изрядно доставалось от прохожих. Ее пинали ногами, отшвыривали… Осыпали самой оскорбительной бранью.

— Будь ты проклят, — огрызалась Мосолыжка и, дрожа всем телом, отбегала в сторону.

Каждое утро в десять часов она уже стояла у ворот монастыря святого Франциска.

Здесь давали бесплатную похлебку.

Мосолыжка приносила жестяную миску. Не очень большую… «В самый раз, брат, право, в самый раз…» Большие посудины приносить не разрешалось.

Когда посудина невелика — положи туда хоть самую малость, все равно покажется, что еды там предостаточно, через край.

И тогда можно говорить, что только милосердие братьев святого Франциска Ассизского спасает несчастных христиан от голодной смерти.

Из монастыря выходил толстый, пышущий здоровьем послушник — краснолицый что твой спелый помидор. Вслед за ним появлялся служка и выволакивал огромные баки с дымящейся темной бурдой, от которой несло противным запахом гнилых овощей.

Это и была еда.

Послушник еле успевал опрокидывать половник с черным месивом в посудины, которые тянули к нему костлявые, трясущиеся руки нищих.

Каждый, кто получил свою порцию, обязан был сказать: «Благодарение господу… Спасибо, брат. Да благословит тебя святой Франциск».

Попробуй только кто-нибудь промолчать: на другой день послушник непременно забудет налить похлебку в посудину неблагодарного просителя.

Если же проговорить вовремя заученные слова, да еще смиренным, подобострастным голосом, послушник непременно благословит и черную бурду, и миску, и самого нищего.

Мосолыжка быстро разобралась в этой нехитрой механике.

От нее не ускользала ни одна мелочь. Она без запинки выпаливала все, что положено. А порой успевала вставить что-нибудь свое:

— Благодетель, раскрасавчик ты мой… Храни тебя господь. Ангельская твоя душа…

Подумать только! Этакому гладкому, отъевшемуся послушнику можно говорить «ты». И когда вздумается… До чего здорово! Как родному брату.

Послушник самодовольно улыбался.

Да… как славно говорить «ты» такому важному толстяку, такому чистому, румяному.

Ты… Ты… Ты…

Будто самому богу.

Ведь бог тоже позволяет говорить ему «ты».

До чего это здорово!

Была в жизни Мосолыжки и тяжелая полоса. Страшное время. Правда, она не часто вспоминала об этом. Ей казалось, что всегда было так, как теперь… всегда нищая, попрошайка…

Она не утруждала свою память.

Только порой, ни с того ни с сего, вставало перед глазами женское лицо. Мама?.. Нет, нет — бабушка. Вроде бы она… Вот они обе идут по нескончаемому полю, залитому солнцем… Идут, взявшись за руки… А вот они спасаются бегством от злющего сторожа какой-нибудь асьенды, а то и от разъяренного быка.

Потом город…

Они приехали ранним утром на пароходе. На одном из тех пароходов, которые возят молоко с дальних пастбищ…

И, снова взявшись за руки, они брели по городу. Только теперь им нужно было прятаться от автомобилей… Но однажды страшное чудовище на колесах раздавило бабушку. Приехала карета с красным крестом и увезла се навсегда.