Морская раковина - [25]
Дон Макарио Арриага снарядил экспедицию и руководил ею. Надо сказать, что дон Макарио всегда платил пошлину Гуасинтону, но накануне кайман сожрал его любимую собаку, и охотник решил прикончить бестию. Вот так маленькое происшествие дало повод для большого дела.
Пришлось немало поработать, чтобы подобрать подходящих людей. Это было довольно трудно — жители речных районов, почитавшие Гуасинтона как божество, не подходили для этой цели.
Старого каймана трудно было провести: охота с приманкой слишком уж простая штука — к плотам или лодкам привязывают свиней, а люди, вооруженные ружьями, прячутся за этим живым щитом. Охота «с сомбреро» тоже не годилась. Как известно, здесь вся хитрость состоит в том, что один из охотников, голый до пояса, с ножом в руке, ныряет на дно, а на поверхности оставляет сомбреро. Кайман попадается на эту удочку: он бросается на шляпу, думая, что там человек. В это время охотник сильным рывком всплывает наверх и вонзает нож в брюхо животного один, два, три раза, сколько хватит сил, пока жертва не начнет истекать кровью. Нет опаснее этой охоты! Первый удар ножа должен быть смертельным, иначе человек гибнет в пасти чудовища.
Для Гуасинтона надо было придумать что-нибудь поновее и похитрее. Его караулили много дней, пока не увидели, что он уплыл отдыхать в маленькое, тихое, но глубокое болото. Он появился там утром, и охотники тотчас закрыли выход из болота деревянным щитом, обмотанным колючей проволокой, который был приготовлен заранее.
Хосе Карриель, самый отважный из всех охотников Гуаяса, с ножом в руке нырнул в воду, чтобы раздразнить животное.
Сначала Гуасинтон хотел избежать борьбы. Он почувствовал, что попал в ловушку, и попытался вырваться. Не показываясь на поверхности, он разбил нижнюю часть щита. Должно быть, кайман расцарапался о колючую проволоку, потому что вода в болоте окрасилась кровью. Потерпев неудачу, он отступил и в ярости бросился на человека.
Карриель ждал этого. Он напряженно следил за Гуасинтоном и по волнению воды в болоте угадывал, где кайман. Он нырнул и начал наносить удары ножом, но кайман оказался проворнее человека: страшным взмахом хвоста он отбросил его на дно, сломав ему позвоночник и оторвав голову.
В этот момент дон Макарио Арриага приказал занять берега болота и стрелять в воду.
— Какая-нибудь пуля попадет в него, — сказал он.
И тут произошла удивительная вещь: Гуасинтон, неуязвимый в своем твердом панцире под водой, где сила пуль ослабевает, выскочил на берег и в ярости, в слепой ярости бросился на людей. Все растерялись от неожиданности, и зверь, воспользовавшись этим, напал на Софронио Морана, который был ближе всех к нему, и откусил ему ногу.
Но охотники быстро пришли в себя. Оставив раненого, они отскочили в сторону и осыпали Гуасинтона градом пуль.
Умирая, кайман перевернулся кверху брюхом. Его лапы двигались, словно он хотел схватить кого-то. Он смыкал и размыкал свои страшные челюсти, издавая глухое, все еще грозное ворчанье.
Дон Макарио Арриага подошел поближе, чтобы прикончить его, но не успел погрузить кинжал в тело животного: в этот самый момент отважный дух Гуасинтона отошел в вечность…
Его огромное туловище содрогнулось в последней конвульсии, и взгляд кроваво-красных глаз устремился в пустоту.
Гуасинтон, господин и хозяин монтувийских рек, стал непобедимым навсегда…
Странный выбор. (Рассказ о незабываемом)
— Шесть сыновей, сеньор! Шесть сыновей забрала у меня смерть в ту пору, когда мы поднимали хозяйство. Пятерых я схоронила здесь на деревенском кладбище… Они и лежат рядышком, как хорошие братья. А шестой… так я и не узнала, умер ли он или пропал… Так и не узнала… Может, собаки загрызли… Может, ягуары.
Донья Эдельмира осторожно всхлипнула. Что и говорить: страшное дело… В ту пору она помогала мужу рубить лес в горах. И вот однажды оставила малыша своего в хижине, а когда вернулась, его уже не было. Так он и пропал навсегда.
Тяжко было видеть, как эта несчастная старуха через сорок лет, что прошли с того страшного дня, в глубине души все надеется отыскать своего сынишку или хоть узнать, какая участь его постигла.
Признаюсь, наивность ее вызывала невольную улыбку.
— Донья Эдельмира!
— Что, сеньор?
— О чем задумались?
— Да так, ни о чем… Ни о чем… Знаете, его звали Мануэль. Он был весь налитой — ну что твой мячик… А глазки ясные-ясные…
И снова улыбка, от которой мороз по коже.
