Морская раковина - [24]

К нашему столику подошли двое, которых я никогда раньше не видел. Их, как и дона Макарио, пригласила вдова Варгас.

Дон Макарио представил их:

— Херонимо Пита… Себастьян Висуэте… Сеньор… Подумайте только, сеньор, они тоже принимали участие в той охоте на Гуасинтона, когда мы его убили… Вместе с Селестино Росадо, с Мануэлоном Торресом и другими… Нас было четырнадцать человек, представляете? Целая команда. И мы еще легко отделались: погиб только один и один был ранен. И всё. Действительно, мы счастливо отделались.

Пита и Висуэте были профессиональными охотниками на кайманов. Они любили свое дело, для них оно было своеобразным культом кровожадного и жестокого божества, милостивого к тем, кто служит ему верой и правдой.

Для них зеленое речное чудище, хозяин горячих тропических вод, был не просто очередной жертвой, а врагом, и совсем не глупым, как его считают, а коварным и сильным. Охота на кайманов представлялась им, как бой быков матадору, высокими благородным искусством, которое, кроме всего прочего, дает средства к существованию.

Пита и Висуэте, вместе с доном Макарио, рассказали этой ночью о всех проделках речного героя, которому неизвестно когда и почему дали имя североамериканского генерала, переделанное на монтувийский лад. (Разумеется, кайман не был беззубым, как его американский тезка: зубы чудовища были огромными и страшными.)

О делах Гуасинтона можно было бы написать толстую книгу, и я питаю надежду, что она когда-нибудь будет написана. Это не выглядело бы необычным: в наше время ведь по каждому случаю пишутся биографии, издаются даже биографии рек. А уж Гуасинтон этого заслуживает.

Странный дух жил в этом темно-зеленом гиганте, имеющем десять вар в длину от кончика носа до кончика хвоста, в этом чудовище, закованном в броню, словно боевой корабль или средневековый рыцарь.

Говорили, что он великодушен, как добрый бог. Если на берегу паслась лошадь и рядом женщина стирала в реке белье, он пожирал лошадь. Вероятно, Гуасинтон делал это не потому, что лошадь была больше, — он не страдал обжорством, о нет! — а из сострадания к человеку.

Только когда Гуасинтон был очень голоден, он нападал на людей. Обычно он, спокойный, могучий, исполненный сознания собственной силы, плавал недалеко от купающихся и но только не трогал, но, казалось, даже не замечал их. Он довольствовался тем, что получал от погонщиков скота: каждый раз, когда надо было перегонять стадо с одного берега реки на другой, Гуасинтон был тут как тут. Следуя какому-то необъяснимому инстинкту, он появлялся, чтобы заявить о своих феодальных правах на монтувийские воды. Он утаскивал одно животное, не больше, но самое крупное, всегда самое крупное. Гуасинтон знал толк в скоте. Всему остальному стаду и погонщикам он не причинял никакого вреда. Погонщики уже знали повадки каймана и при торговых сделках учитывали потери.

— Сбавьте немного цену, — говорили они продавцам, — пусть корова Гуасинтона обойдется нам подешевле.

Речь шла о корове, которую они отдавали в качестве пошлины при переправе через реку…

Река была под надежной охраной: Гуасинтон не терпел конкуренции, и стоило только какому-нибудь неосторожному кайману после продолжительной сьесты в болоте проникнуть в Бабаойо, как Гуасинтон немедленно сводил с ним счеты.

В окрестностях Гуасинтон считался почти мифическим существом. Его чтили словно божество. Все началось с того, что мрачным именем Гуасинтона пугали детей, и постепенно этот страх передался взрослым. Как это часто бывает, страх породил суеверие, а оно, в свою очередь, переросло в нечто похожее на религиозный культ.

Если Гуасинтон долго не появлялся в обычном месте, занятый любовными делами, до которых он был большой охотник, или просто предавался долгому сладкому сну, люди с беспокойством спрашивали друг друга:

— Что поделывает Гуасинтон?

И с испугом добавляли:

— Дурной знак! В этом году, наверно, пересохнет река.

Потому что в народе было поверье, что властитель вод Гуасинтон приносит воду с собой.

Иногда Гуасинтон изменял своим привычкам. Это случалось, когда кайман был очень голоден. Тогда он нападал на стада, пасшиеся на берегу, и утаскивал очередную жертву в воду. Он набрасывался на каноэ, перевертывал их ударом хвоста и пожирал людей. Он превращался в бешеную фурию, в какую-то жуткую и мрачную силу.

Но такие вспышки быстро проходили, и Гуасинтон снова делался тихим, спокойным и мудрым. Ему снова нравились протяжные монтувийские мелодии; хоть и говорят, что кайманы туги на ухо и руководствуются исключительно обонянием, — казалось, что Гуасинтон имеет очень хороший слух и находит в музыке большое удовольствие.

Рассказывают, что по ночам, когда рыбаки, едущие со своим уловом на базар, начинали играть на гитаре, Гуасинтон, как верный страж, следовал за лодками. И если кому-либо приходило в голову выкупаться, кайман отплывал в сторону, чтобы не поддаться искушению съесть пловца.

Чтобы убить Гуасинтона, потребовалось четырнадцать опытных охотников, в распоряжении которых были ружья и две окованных железом лодки.

И все же это было нелегко, потому что зверь упорно защищался и, умирая, убил одного из охотников и тяжело ранил другого.