Морская раковина - [11]
Бальбуке пришлось согласиться.
— Неси, стало быть, деньги.
Орехуэла пустился объяснять индейцу, что сначала нужно оформить договор на бумаге.
— Уж так заведено. Мальчишка твой еще мал. Ты, как его отец, сам распишешься… Закон — дело мудреное.
Они отправились на соседнюю улицу. Там, в одном из домов, откуда несло каким-то смрадом, разыскали капрала полиции.
Контракт был оформлен очень быстро. Вместо подписи Бальбука, не умевший ни писать, ни читать, поставил кособокий крест.
Орехуэла успел мигнуть капралу, что в долгу, мол, не останется, и тот состряпал бумагу, в которой значилось, что Бальбука Пресентасьон получил десять сукре и за это обязуется прислать на работы сына сроком на два месяца.
Индейцу тут же были выданы три сукре, которые он аккуратно запрятал в мешочек.
— По рукам, значит. Чтобы завтра парень твой был здесь.
Бальбука молча кивнул и вышел.
Той же улочкой индеец спустился вниз. Вскоре он уже стоял перед дверью адвокатской квартиры.
— Амито доктор, — позвал индеец, — я принес тебе три сукре. Как ты велел. На марки.
В дверях показался адвокат. Его рука жадно, с торопливостью нищего потянулась за деньгами.
— Эти три сукре мы приложим к нашим деньгам, и нам как раз будет на гербовый сбор. Апелляция, считай, уже послана.
Адвокат сжал пальцами монеты: они легко согнулись.
Он рассвирепел:
— Да ведь твои сукре — фальшивые! Они же из свинца сработаны, подлая твоя душа!
Адвокат, задыхаясь от негодования, швырнул монеты индейцу в лицо.
— Ты кого вздумал обманывать, ослиное отродье? Меня? Меня, ученого человека?!
Бальбука молча подобрал деньги.
Снова он взбирался по улочке, которая круто вилась до рыночной площади. Нужно было отыскать Орехуэлу. Бальбука нашел его в кабачке: тот сидел за столом вместе с капралом и распивал пиво.
— Амито Орехуэла, деньги не настоящие, — проговорил индеец, положив на стол монеты, — амито доктор так сказал.
Орехуэла вскипел:
— Да что несет этот ублюдок? Выходит, я, Фелипе Нери Орехуэла, подсунул ему фальшивые деньги?! Так, что ли? Так? Выходит, меня в преступлении обвиняют, да еще на глазах у властей! А власти что смотрят? Разве можно позволять этим грязным индейцам, чтобы они оскорбляли свободных эквадорских граждан? Какой позор! Какое падение нравов в нашей несчастной стране!
Бальбука терпеливо слушал напыщенную речь управляющего.
Когда тот кончил, он обронил веско:
— Не дашь настоящих денег — мой сын работать на тебя не будет.
Тогда в дело вмешался представитель власти — капрал.
— А ну-ка! Помогите схватить этого подонка, — остановил он окриком двух молодых индейцев.
Парни, перепугавшись, не посмели ослушаться.
— Посидишь в тюрьме, пока сын не начнет работать, — сказал капрал, кинув злобный взгляд на Бальбуку. — Дал слово — выполняй, закон положено уважать.
Бальбука извивался в руках молодых парней. Он закусил губы, в глазах бегали злые искры, а потемневшие зрачки стали огромными. Потом он что-то пробормотал невнятно на своем языке кичуа и затих.
Тогда медовым голосом заговорил Орехуэла. Он сам пошлет нарочного за Пачито и доставит его как можно скорее. Бальбуке недолго сидеть под замком. Орехуэла — не злодей какой-нибудь. Разве ему приятно, когда человек в беде? У него нет зла даже к этим невежественным смутьянам, которые покушаются на общественный порядок…
На рассвете следующего дня мальчишку привели в асьенду. Его загорелое скуластое лицо было в поту, но от холодного ветра оно горело румянцем, который можно было бы принять за признак крепкого здоровья. Восьмилетний Пачито едва стоял на ногах от усталости…
Когда Бальбуку выпустили из тюрьмы, он, даже не заглянув к сыну, ушел из городка. Торопился домой, в свою хижину, стоявшую на отшибе.
Поравнявшись с асьендой хозяина Орехуэлы, он остановился, поднял камень и, посмотрев по сторонам, что есть силы швырнул его в забор.
Послышался короткий шлепок. Кусочек обмазки — глина с песком — упал на землю.
Тупая усмешка чуть тронула каменное лицо индейца.
Но тут же глаза его, узкие и блестящие, боязливо забегали, он быстро спрятал руку под красным пончо в крупную серую полоску.
Дон Рубуэрто
Помню его тростниковый дом, возвышавшийся среди болотистого заливного луга: он стоял на четырех подпорках из крепкой древесины мангле, погруженных в зыбкую почву до самого дна, каменистого и твердого. По словам дона Рубуэрто, дом походил на корову, стоящую в воде на своих худых, мускулистых ногах.
Время близилось к вечеру. После полдника мы сидели у окна, смаковали кофе, сдобренный каплей рома, и разгоняли москитов дымом сигар.
Дон Рубуэрто спросил у меня:
— Ты учишься на юриста или на врача?
Я ответил, и он улыбнулся.
— Это хорошо, мой мальчик. Это лучше всего. К врачу ведь денежки стекаются по капле… А адвокат сразу может заработать столько, что хватит на целый год… Знай себе получай монетки…
Дон Рубуэрто отмахивался от москитов, стараясь не дать им приблизиться, а они злились и жужжали, жужжали не переставая…
Минуту длилось молчание. Потом он сказал:
— Я тоже побывал в шкуре тех, кто имеет дело с гербовой бумагой.
