Морская прогулка - [23]

Никто не смог бы описать это возникшее всего в нескольких метрах от яхты видение. Жорж, правда, заметил, что в одном месте, где-то в глубине, туман вдруг сгустился, но, если бы не крик Макса, он решил бы, что это оптический обман.

Другой корабль, находившийся в этом районе, преграждал им путь, он, казалось, не слышал сирену яхты и не отзывался на нее. Дарраса засыпали вопросами.

— В конце концов, капитан, мы бы хотели знать! — воскликнул Жоннар.

— Я тоже хотел бы знать, — ответил Даррас не без некоторого раздражения. — Этот идиот чуть было не разрезал нас пополам.

И он снова повел яхту вперед на малой скорости, не переставая подавать сиреной сигналы. Все с тревогой ждали, и Жорж обратил внимание на выражение лица Мари-Луизы, которая была очень бледна, вся косметика, наложенная на лицо, словно отклеилась и казалась слишком яркой маской. Где он уже видел нечто подобное? У своей матери! Да, его мать, болевшая раком — он был тогда еще совсем ребенком, — чрезмерно ярко красилась, чтобы скрыть разрушительные следы болезни и не очень печалить своих близких, но добивалась она весьма жалких результатов — это была ранящая душу пародия на молодость и здоровье! В этом белесоватом свете подобное раздвоение только резче подчеркивало возраст Мари-Луизы. И вдруг темный призрак предстал вновь, и со всех сторон раздались изумленные восклицания. И в самом деле, то была лишь тень, намек, словно плохо стертый след карандашного рисунка на листе бумаги! Герда инстинктивно схватилась за кинокамеру, намереваясь заснять осторожное сближение с этим необычным предметом, застывшим на мраморных плитах моря, бесплотным призраком с расплывшимися контурами, напоминающим неясные очертания за запотевшим стеклом. Пылающие виски Жоржа покрылись потом. Рыжий затылок Жоффруа, его волосы, торчащие как петушиный гребешок, закрывали от него часть этого видения. Смазанные линии мало-помалу затвердели, определились, и перед ними предстало мрачное и, как казалось, угрожающее черное грузовое судно с белой полосой на трубе, с еще плохо различимыми мачтами и снастями. Совершенно неподвижное. Метров пятидесяти-шестидесяти в длину, оно походило на уснувшего кита, который может стать опасным, если вдруг нарушить его покой. В этом мире, где море и небо слились воедино, оно точно повисло в воздухе, без всякой опоры, словно то была шутка, каприз тумана. На «Сен-Флоране» снова упрямо завыла сирена, и никакого отклика! Ни ответа, ни сигнала! Никто не появился на палубе. Она оставалась пустой. Если из-за какой-то аварии кораблю пришлось лечь в дрейф, как же можно было в густом, точно каша, тумане поступать столь неосторожно и не оставить вахтенного! Даррас выругался, но, увидев обращенные к морю шлюпбалки и висевшие вдоль корпуса пеньковые тросы, замолчал. Исчезновение спасательных шлюпок сразу навело всех на мысль о том, что судно потерпело бедствие.

АНАСТАСИС

Салоники

гласила надпись, сделанная греческими буквами на корме. Не было лодок и у триборта, а штормтрап спускался до ватерлинии. Даррас, маневрируя, подвел яхту к самому трапу, крикнул, сложив рупором руки, потом вдруг решился и с удивительной ловкостью вскарабкался на борт судна. Все ждали. Затем старший механик Ранджоне, отдав приказы Жосу и Жоффруа, в свою очередь исчез на судне. Воцарилось непрочное молчание, подобное тому, которое устанавливается после обвала. Жос уже готовил кранцы. Наконец, охваченные нетерпением и любопытством, Жорж, Макс и Герда тоже решились и взобрались на палубу таинственного корабля — пусто, ни Дарраса, ни Ранджоне. Внизу, на яхте, все лица были обращены к ним. Жорж сделал несколько шагов, чувствуя запах машинного масла и жженых снастей. Туман окутывал все предметы, висел ватными клочьями. Запах становился все гуще по мере того, как он приближался к трапу, ведущему к капитанскому мостику. Перед ним зияла дыра с рваными краями. Запах гари шел из этого черного колодца, и оттуда же доносились голоса Дарраса и Ранджоне, звучавшие так громко, словно они находились в специальной резонансной камере. Наклонившись над отверстием, Жорж, Герда и Макс увидели в уходящей вниз перспективе покореженные куски железа, листы жести, системы труб и, как ни странно, висевшую непонятно на чем металлическую дверь, выкрашенную в серый цвет с тремя красными греческими буквами; она висела как неопровержимое свидетельство катастрофы!

— Эй! Капитан! — крикнул Макс. И его крик, усиленный эхом, канул в этот мрак.

— Не спускайтесь сюда, — отозвался Ранджоне, которого все еще не было видно. — Оставайтесь там, где вы есть, черт возьми!

Вот оно что: произошел взрыв, и команда покинула судно. На капитанском мостике Герда снимала своим киноаппаратом покоробившиеся переборки, битые стекла, развороченный машинный телеграф рядом с почти нетронутым рулевым колесом. Корабль бросили, должно быть, в панике, потому что в некоторых каютах, не пострадавших от взрыва, они увидели аккуратно заправленные койки, нетронутые ящики, висевшую на вешалках одежду.

Как и на многих других греческих грузовых судах, на борту, по-видимому, была женщина, конечно, жена самого капитана. И в самом деле, на плечиках висели женские платья, а на узком столике умывальной комнаты еще лежали туалетные принадлежности: губная помада, пудреница. На ее крышке, украшенной идиотским лебедем, было написано «Леда».