Морская амазонка - [40]

— Давай. А я… буду смотреть в окно на улицу.

— Он стоит?

— Сидит. Под пальмой.

Я закусила губу.

— Ну и пусть сидит, раз хочет. Мне нет до него никакого дела. Никакого!

В последнее заявление не поверила ни мама, ни я сама.

…Я лежала на кровати, смотрела на картину, нарисованную дельфином, и думала.

Точно так же, как несколько недель назад я не могла поверить в то, что мы с Маратом знакомы, вместе гуляем, теперь с таким же неверием я вспоминала вчерашние события.

Мне понадобится время, чтобы забыть Марата. О примирении не может быть и речи. Какое примирение? Нужно ли оно Марату? То, что он сидит под моим забором, не говорит ровным счетом ни о чем. Он меня предал… Все, что происходило за этот месяц, было с его стороны блефом, шуткой, розыгрышем. Наверное, он каждый вечер докладывал своим приятелям, что и как продвигается в наших отношениях. Как он посмел…

Я уткнулась лицом в подушку. Мне было невероятно стыдно. Он в подробностях рассказывал им обо всем? О моем пляже, о синих плавках? Или не рассказывал? Да нет, наверное, рассказывал. Кошмар… Выставил на обозрение подонкам наше личное.

Я чувствовала себя совершенно разбитой. Опустошенной. Думаю, вчера во время плавания и сейчас в разговоре с мамой произошел большой выброс эмоций, и теперь организму нужно время, чтобы выработать новые.

Все было ложью…

Я не верила. Не хотела верить в очевидное.

Но вместе с тем воспоминания о Марате вызывали во мне прежние чувства. Хоть он меня и предал, но я пока не могу до конца все забыть. Хочется, да не можется. Вспоминается. И то, как он покорно пробирался за мной через валуны с гитарой за спиной, как смеялся, обливал водой, и каково было его удивление, когда я развела костер и он наконец смог рассмотреть пляж. И песня про костер вспоминалась. И как мы катались с ним на катамаранах с корпусом не обычным, как были раньше — каких-то две железные ржавые «торпеды», а с другим, современным — вместо «торпед» два дельфина. Помню, как мы заплыли далеко-далеко, и Артему пришлось подавать нам солнечные сигналы. Я тогда чувствовала себя на месте тех, кому мы, стоя на вышке, светим солнечными зайчиками в глаза.

Все это, оказывается, с его стороны было шуткой. Но неужели он такой азартный? Развернул такую кампанию только ради того, чтобы не проиграть ящик пива? Если это правда (а это так…), значит, Марат очень глупый — ведь давно уже можно было сказать своим товарищам, что он поцеловал меня (как я поняла, они же не заставляли его снимать момент поцелуя на пленку), или не глупый, а честный. Но… о каком поцелуе может идти речь? Мы же с ним просто дружили. А друзья не целуются. Просто дружили. На пляж ходили, друг другу истории из жизни рассказывали (я дико жалела, что шестнадцать лет существования Марата прошли мимо меня, что я не присутствовала при каждой секунде его жизни), на катамаранах катались, в парке гуляли, я знакомила его со своими африканскими друзьями. И все впустую. Все бессмысленно.

Ох… Как слева в груди все дрожит от осознания этого факта…

Я не заметила, как уснула.

Проснулась вечером, когда небо уже потемнело и стали появляться звезды.

Как только проснулась, мне в голову сразу же и стукнуло: «У нас все кончено с Маратом. Все. Конец фильма».

Значит, это был не сон… А как я хотела, чтобы все плохое оказалось сном.

На смену этим мыслям пришло невероятное вдохновение. По природе я такой человек, что мне иногда необходимы драматические встряски — переживания, размышления над жизнью, страдания. Мне это нравится. Этот период длится недолго — сменяется он моим обыкновенным оптимизмом. Вот и сейчас я подумала: «Да, со мной обошлись по-свински. Да, я теперь одна. Ну и что? У меня все живы, почти здоровы (я имела в виду маму), звезды на небе все так же горят, цикады трещат, жизнь продолжается. Что мне делать дальше? Всю жизнь страдать? Нет, не бывать этому. Если он оказался таким, это еще ничего не значит. Правильно мама сказала — я должна просто его забыть. Он — это пройденный этап моей жизни. Был Марат, и нету Марата. Какой еще Марат? Не знаю я такого. Я молодая, красивая, у меня еще все впереди. А он отныне для меня никто. Его нет в моем сердце. Он для меня пустое место. Или не пустое?.. Нет, пустое!»

Преисполненная внезапно нахлынувшим оптимизмом и хорошим настроением, я вскочила с кровати и решила выйти на свежий воздух, погулять с Фулатой. Все ей рассказать. Только теперь я не буду плакать — буду смеяться. Моих слез он не достоин. Тем более они ему, как выяснилось, и не нужны.

— Ты хоть немного отошла? — спросила мама, увидев меня в зале. Она сидела с ноутбуком.

— Все прекрасно! — заверила я. — Не знаю, что такое произошло, но у меня хорошее настроение. И даже аппетит проснулся. Знаешь, как на свет народилась.

— Я рада, — улыбнулась мама, снимая очки и массируя переносицу. — Пойди покушай, я сделала фаршированные лагенарии.

— Ты в своем духе, — рассмеялась я и отправилась на кухню. Начиненные мясом и всякими специями лагенарии показались мне необыкновенно вкусными.

После ужина я переоделась, привела себя в порядок и поставила маму в известность:

— Я схожу к Фулате. Завтра День африканской женщины. Хочу обсудить, как мы проведем праздник.