Морковку нож не берет - [64]

Обычно улицы, когда проезжали государственные деятели, перекрывались не менее чем за десять минут, так что время было еще.

Со стороны набережной Фонтанки перегородили движение. Там стояли машины, впрочем, я их не видел с того места, где был.

Странно смотреть на пустой проспект. Пустота проспекта тревожит душу. Ни одной припаркованной машины. Убрано все.

Еще проехала одна милицейская.

И повернула с Московского на Фонтанку, то есть налево — там было свободно.

То, что Ельцин поедет тем же маршрутом, не было ни для кого тайной. Это единственный путь.

Я посмотрел на крышу ЛИИЖТа, недавно переименованного в ПГУПС — нет ли снайперов где?

Вроде бы не было.

Диспозиция — вот. По правую руку — мост через Фонтанку, имя ему — Обуховский. На той стороне сад, светофор, милицейская будка. Особая достопримечательность — высокий верстовой столб в виде мраморного обелиска — в восемнадцатом веке здесь по Фонтанке проходила, говорят, черта города.

Не по минутам даже — по секундам помню эти события. Вот — едут: приближаются по Московскому. Президентский автомобиль шел не первым, а тот, что был впереди, уже со мной поравнявшись, убавил скорость — впереди налево ему поворот. Я смотрю, конечно, на президентский — и другие глядят, не только я, и другие зеваки-прохожие, — я ж смотрю и думаю, а правда ли, там он сидит, может, он в другом, а в этом — ложная кукла... Ложная кукла за истинно бронированным стеклом? И тут я вижу руку его, несомненно, его, слегка шевелящуюся в немом приветствии — за стеклом, где сиденье заднее, — а кого он приветствует, как не меня? Меня и приветствует! Это когда он со мной поравнялся.

Притормаживая. Сбавляя скорость. (Впереди поворот.)

А далее происходит невероятное.

Ему наперерез чья-то бросилась тень. Я даже не сразу разобрал, кто это — женщина ли или мужчина. А когда увидел, что женщина, в первую секунду подумал, не Тамара ли моя. Не вняла ли Тамара моей подсказке?

Сердце екнуло, подумал когда о Тамаре.

Но с какой стати Тамара, когда она должна быть под душем? Да нет, конечно, была не она.

И произошло еще более невероятное — остановилась машина. А вслед за ней и другие — и весь кортеж. А дальше — еще невероятнее: вышел он.

Дверь отворилась, и вышел он!

Было шестое июня одна тысяча девятьсот девяносто седьмого года.

Он стоял в шагах десяти от меня, и та женщина тоже стояла — шагах в пятнадцати!

Такое невозможно представить! Но так было! Он вышел и к ней подошел!

И все его клевреты стали вылезать из машин своих и солидарно к той женщине подходить.

Губернатор! Он тоже вышел!

И вышел Чубайс!

О, вы не знаете, кто такой Чубайс? Мне рекомендовано забыть это имя! Но как же забыть, когда помню? Как же забыть?

И зеваки, случайные пешеходы, они тоже стали подходить ближе к нему, и я вместе с ними!.. Я — бессознательно — вместе с другими — шаг за шагом — ближе, ближе — к нему!..

Было будто бы это все не сейчас, а когда-то до этого!

Как в прежние времена, когда он — было несколько тогда эпизодов! — общался с народом! На заводе, на рынке, на улице, где-то еще...

Смело общался с народом!

Я слышал — мы все слышали — их разговор!

Женщина лет сорока. Это она остановила президентский кортеж. Вы не поверите, она говорила о состоянии библиотек.

Вот как она сказала: у нас большие проблемы с библиотеками, я сама учительница русского языка и литературы и хорошо знаю, как обстоят дела, Борис Николаевич. А еще, Борис Николаевич, у библиотекарей и учителей, а также у врачей в поликлиниках очень низкие зарплаты.

А он ей отвечал: это неправильно, надо во всем разобраться.

А помощник ему говорил: обязательно разберемся, Борис Николаевич.

А я думал: где мой пистолет?

У меня не было с собой пистолета!

А она ему вдруг о себе говорит: меня зовут Галина Александровна, я живу на улице Маклина дом девять дробь одиннадцать, в одной комнате со взрослеющим сыном... дом в аварийном состоянии, квартира у нас коммунальная...

А он ей говорит: дадим вам новую квартиру.

А помощник ей говорит: во всем разберемся.

И все это рядом — передо мной! А я не взял пистолет!

Другие тоже стали спрашивать, но нечетко, сумбурно. К ним у него не было интереса.

Я тоже хотел: Борис Николаевич, неужели вы правда не пойдете сегодня в балет? (...или в оперу?) (Я еще не терял надежду.) Но тут широкая спина заслонила от меня президента.

А спросил бы — хрен бы они сказали.

Следователь, кстати, был настолько любезен, что показал мне потом газету: Ельцин, оказывается, в этот день возлагал цветы к монументу Пушкина.

Он грузно определил свое тело в машину. И все помощники и клевреты разбежались по своим авто. И весь кортеж медленно тронулся и повернул с Московского на Фонтанку.

Учительница стояла и смотрела на них, отъезжающих. К ней приставали журналисты из президентского пула. Мент-подполковник просил нас покинуть проезжую часть.

Скоро на Московском возобновили движение.

И я очнулся.

Я стоял под светофором в домашних тапочках и понимал, что такого шанса никогда больше не даст мне судьба. Почему я не взломал дверь в ванную? Но разве мог я догадаться, что такое случится и что он выйдет наружу из бронированного автомобиля?