Морган ускользает - [11]

– ТРЕБУЕТСЯ. Барменша, собачий парикмахер, оператор грузоподъемника.

Что ему нравилось в этих объявлениях, так это их неординарность. (Водитель для пожилого джентльмена. Желательно знание Гомера.) Время от времени он даже откликался, устраивался на работу и бросал на пару дней хозяйственный магазин, предоставляя распоряжаться в нем продавцу. Но потом об этом узнавал Боннин дядя Олли и прибегал к Бонни скандалить, и она вздыхала, смеялась и спрашивала Моргана, что он, собственно говоря, творит. Следует отдать Бонни должное: она никогда не выходила из себя. И обычно принимала его сторону, более-менее.

Он протянул к ней руку – Бонни как раз проходила мимо с кувшином апельсинового сока, – обнял за бедра, вернее, попытался обнять, однако у нее было на уме другое.

– Где Бриндл? – спросила она. – И где твоя мать? По-моему, я слышала ее шаги не один час назад.

Морган отложил объявления в сторону, вытянул из-под себя страницы новостей. Однако читать там было нечего. Крушения самолетов, поездов, пожары в жилых домах… он перешел к некрологам.

– Миссис Гримм. Горячая поклонница оперы, – прочитал он вслух. – Тилли Эббот. Коллекционер наперстков. О господи.

Сверху начали спускаться дочери. Они переругивались в прихожей, роняли книги, их транзисторы играли свою песню каждый. Сквозь звучание электрических гитар пробивался гулкий и раскатистый барабанный бой.

– Питер Джейкобс, сорок четыре года, – прочитал Морган. – Сорок четыре! Разве можно умирать в таком возрасте?

– Девочки! – позвала Бонни. – Яйца стынут.

– Терпеть не могу, когда не сообщают, что их прикончило, – сказал ей Морган. – Даже «продолжительная болезнь» лучше, чем ничего. А тут вечно – неожиданно скончался.

Он согнулся над столом, пропуская кого-то, бочком пробиравшегося позади него.

– Сорок четыре года! Конечно, неожиданно. Ты не думаешь, что это сердечный приступ? Или что?

– Не увлекался бы ты так некрологами, Морган, – сказала Бонни.

Ей пришлось повысить голос, потому что в кухню уже набились девочки. И все они говорили одновременно – о контрольной по истории, о мальчиках и снова о мальчиках, о мотоциклах, о баскетболе, кто у кого взял послушать пластинку и не вернул. О певце, который, по слухам, умер. (Кто-то из них заявил, что, если это правда, она и сама умрет.) Эми возилась с тостером. Двойняшки смешивали в блендере свой диетический напиток. Прилетевший невесть откуда учебник французского ударил Лиз по пояснице.

– Я здесь больше жить не могу, – сказала Лиз. – Ни минуты покоя. И все ко мне лезут. Ухожу.

Но не ушла, а налила себе чашку кофе и села рядом с Морганом.

– Господи боже, – обратилась она к Бонни, – что это у него на голове?

– Обращайся прямо ко мне, не тушуйся, – сказал дочери Морган. – Я, кстати, и ответ на твой вопрос знаю. Не надо стесняться.

– Он непременно должен красоваться в этих шляпах? Он их даже дома носит. Разве обязательно выглядеть таким чудиком?

И это его тринадцатилетняя дочь. Раньше он мог и обидеться, но постепенно привык. Лет около одиннадцати-двенадцати они, похоже, полностью изменяются. Малышками он их любил. Поначалу они были такими маленькими, простыми, полнощекими, кудрявыми и уравновешенными, преданно ковыляли повсюду за Морганом, а потом вдруг садились на жесткие диеты, становились худыми и раздражительными, вытягивались выше матери. Распрямляли волосы, пока те не начинали свисать на лица, точно вуали. Заменяли платья выцветшими джинсами и узкими, короткими футболками. А их вкусы по части мальчиков были жуткими, попросту жуткими. Он глазам своим не верил, глядя на некоторых существ, которых они приводили домой. И вдобавок ко всему они переставали считать Моргана таким уж замечательным. Заявляли, что стыдятся его. Он не мог бы сбрить бороду? Постричься? Вести себя, как положено в его возрасте? Одеваться, как другие отцы? Почему он курит сигареты без фильтра и снимает с языка табачные крошки? Замечает ли, что все время напевает вполголоса, даже за обеденным столом, даже пока они задают ему эти вопросы?

Он попытался больше не напевать. Ненадолго перешел на трубку, однако слишком сильно прикусил мундштук, и тот сломался. А один раз подстригся короче обычного и обкорнал бороду, отчего она стала квадратной, плотно облегала челюсть. И девочки заявили, что она выглядит как накладная. Как деревянная, сказали они.

Он ощущал себя объездчиком норовистой, порывистой лошади, с трудом сохраняющим равновесие, блаженно улыбающимся и старающимся не моргать.

– Нет, ты видишь? Он босой, – сказала Лиз.

– Замолчи и вылей кофе назад, – велела ей Бонни. – Ты же знаешь, тебе пока нельзя кофе.

Вошла, неся стопку учебников, самая младшая, Кэйт. Ей еще не исполнилось одиннадцати, она пока сохраняла полненькое, улыбчивое лицо Бонни. Проходя мимо стула Моргана, она стянула с него шляпу, чмокнула его в затылок и вернула шляпу на место.

– Сладкая моя, – сказал Морган.

Может, им стоит завести еще одного ребенка.

Когда все усаживались за стол, уже и локти девать было некуда. Морган решил удалиться. Встал и, пятясь, как человек, покидающий королевскую особу, – это чтобы никто не увидел комиксов, которые он держал за спиной, – покинул кухню. В гостиной еще один радиоприемник играл «Фантастическую пластмассовую любовь», и Морган остановился, чтобы исполнить маленький танец – босиком, на ковре. Мать сурово взирала на него с кушетки. Маленькая сгорбленная старушка с по-прежнему черными как смоль волосами, она удерживала их, чтобы не рассыпались, черепаховыми гребнями, но волосы и под гребнями курчавились и как будто взбрыкивали, набираясь откуда-то сил. Она сидела, положив на колени покрытые пятнышками руки со взбухшими венами, обвисшее платье ее казалось на несколько размеров больше, чем следует.