Море и берег - [33]

Семенов, рассказывая, как бы вновь переживает перипетии этого поразительного боя, и мне передается его волнение.

Мы выходим из капонира. Нелетная погода. Бойцы аэродромной команды таскают на носилках землю, засыпают воронки — следы недавнего обстрела. Дней десять назад и я ходил вот так с носилками.

Смотрю на работяг — и кажется мне, что вижу знакомые лица. Нет, они не из нашей роты. Но вот этот губастый парень — он определенно приходил весной в мою библиотеку. А вон Костя Лымарев! Или ошибаюсь?.. Я машу ему рукой, он смотрит издали и, как видно, не узнает. Да и некогда ему присматриваться — надо побыстрее засыпать воронки.

А я и не знал, что одна из рот бывшего моего батальона работает здесь, на аэродроме.

— Им крепко достается, — говорит Семенов, тоже глядя на этих парней с носилками. — Ведь как у нас — только заведешь мотор, сразу сыплются снаряды. Идешь на посадку — тоже бьют. А поле все равно должно быть ровное. Ну ладно. — Он протягивает мне руку. — Пока.

— Почему вы написали под своим рисунком: «Эскиз будущей картины»? — спрашиваю я.

— Сам не знаю, — не сразу отвечает Семенов. — Уж очень все это стоит перед глазами, как на картине… Может, попробую когда-нибудь красками…

Ваня Шпульников искусно перенес семеновский эскиз на линолеум, и рисунок был напечатан в газете вместе с моим очерком.

Некоторое время спустя Семенов посетил редакцию, но не застал меня (я был на островах) и оставил записку, в которой благодарил за очерк и просил достать ему финский нож на память о Ханко.

В 1942 году Григорий Семенов погиб в бою над Ладогой. Записка его, написанная красным и синим карандашами на блокнотном листке, сохранилась у меня по сей день. Храню и фотокарточку-миниатюру, которую Семенов мне подарил. Широкоскулый, сурово сдвинув брови, он смотрит на меня светлыми бесстрашными глазами из далекого сорок первого года…

* * *

Человеком другого склада был старший лейтенант Лев Николаевич Горбунов. Сдержанный, суховатый, немногословный, он казался мне воплощением истого моряка. Воображение, питаемое прочитанными в детстве книгами о море, как бы приставляло к его твердому рту коротенькую трубку, рисовало за его спиной белую громаду парусов.

Но, конечно, не было никаких парусов. Были старенькие мотоботы, стонущие под ударами осенних балтийских штормов, и было спокойное мужество, необходимое для того, чтобы водить эти утлые суда в опасные походы.

Еще до войны, с самого начала аренды Ханко, Горбунов тщательно изучил шхерный район, примыкающий к полуострову, исходил его вдоль и поперек, измеряя глубины в прихотливо извилистых проходах, корректируя карты, выставляя на фарватерах вехи, понятные мореходам.

И вот ему, первому лоцману Гангута, поручили проводку караванов к острову Осмуссар — клочку земли у эстонского побережья, на котором и теперь, после падения Таллина, продолжал держать оборону маленький островной гарнизон. Много раз Горбунов пересекал Финский залив, доставляя на Осмуссар боеприпасы, продовольствие, почту.

А в середине октября, когда на Даго шли последние тяжелые бои и защитники острова оказались прижатыми к его северному берегу близ маяка Тахкуна, Гангут послал свои корабли, чтобы снять их, спасти от неминуемой гибели или плена. Корабли — это слишком сильно сказано. В распоряжении гангутцев были всего лишь дивизион малых охотников и прочая мелочь — мотоботы с допотопными болиндеровыми движками, баркасы да еще моторные катера, захваченные в десантных операциях у финнов. Часть этой «москитной флотилии» и была направлена к берегам Даго.

Горбунов вел караван мотоботов. Крепчал ветер, шторм набирал силу. На рассвете, близ берегов Даго, караван был атакован «юнкерсами». Пулеметчики с мотоботов встретили их огнем, но на такой волне трудно вести прицельный огонь. Зато шторм, швыряющий суда из стороны в сторону, мешал и немцам попадать в цель: бомбы ложились беспорядочно. Одна взорвалась в пяти метрах от головного бота. Четырежды налетали «юнкерсы» на караван, но все-таки караван прошел.

Маленький причал на Даго — под огнем немецких батарей. Нельзя медлить с погрузкой. Приняв на борт людей, главным образом раненых, Горбунов уводит свою «флотилию» в штормовое море. Чтобы уклониться от новых возможных атак с воздуха, он избирает другой курс. Этот путь к тому же и более короткий, но Горбунов знает по данным разведки, что в районе, который придется пройти, немцы выставили минные поля. И все же он решается идти, строя свой расчет на малой осадке мотоботов: проскочат поверх мин. Вот только плавающие мины, сорванные штормом с минрепов… С носа и бортов каждого суденышка напряженно всматривались в бушующее море наблюдатели, готовые оттолкнуть шестом всплывшую у борта «рогатую»…

Наконец — Ханко. Раненых островитян увозят в госпиталь. Теперь бы отдохнуть Горбунову и его людям. Но отдыха не получается: приказано снова идти к Даго. И снова Горбунов в рубке головного мотобота, и измученные катерники стоят штормовые вахты, и угрожающе взвывают моторы, когда оголяются на гребнях волн винты.

Можно было бы сказать, что обратный переход — с Даго на Ханко — был нечеловечески трудным, но кто знает, где предел человеческих сил и возможностей? Ночью шторм разыгрался до семи баллов. Переполненные людьми мотоботы относило далеко друг от друга. На одном из судов заглох мотор. Горбунов приказал другому боту взять его на буксир. Но только удалось завести буксирный трос, как резким ударом волны его оборвало. И так было еще несколько раз. Медленно тащился караван, люди измотались вконец, и Горбунов решил было снять команду и даговцев с аварийного бота и затопить его. Но тут оказалось, что мотористы на боте не сидели сложа руки: мотор ожил, и бот пошел своим ходом.