Море дышит велико - [46]

— Мы с тобой, хлопче, не на профсоюзном собрании, где такие дела решают голосованием, — нахмурился Выра, но глаза у него смеялись. Ей-богу, он догадался, на что уповал Артём, обращая внимание на это противоречие. — А вот объяснительную записку можешь не представлять. Вижу, что всё продумал и понял правильно…

На следующий день старший лейтенант Лончиц прочитал приказ в кают-компании всем офицерам.

— Понятно? — строго спросил он, будто сам сочинил всё, от слова до слова.

— Так точно! — не моргнув, ответил Чеголин.

Лейтенанту Пекочинскому приказ не понравился.

— Знакомый тон, — объявил он Артёму. — Помнишь, как он меня раскатал за выход не по форме на подъем флага?

— Приказы не обсуждаются, — смутился Чеголин. Не мог же он признаться в авторстве? Кто бы поверил? Но, с другой стороны, знакомые слова в устах старпома обрели неприятную самостоятельность. Слушать их было обидно, и появилось сомнение — стоило ли заниматься самобичеванием.

— Тебя тоже смешали с дерьмом, а между прочим, о главном виновнике не сказано ни слова, — поддавал жару Пекочка. — Как это понимать? Предвзятость или недомыслие?

— С Мыльниковым разберусь сам!

— Ну, посадишь его на гауптвахту, а приказ подошьют в твое личное дело.

— Как это «подошьют»?

— Очень просто, — зло рассмеялся Пекочинский. — Чтобы всё последующие начальники знали, как я ходил по палубе без штанов или как ты завалил стрельбу вместе с воспитательной работой в подразделении.

«Может, врет? — тоскливо подумал Артём. — У кого бы спросить?»

Чеголин уже раскаивался в содеянном, но также знал, что не станет искать знающих людей. Спрашивать об этом после издания приказа неудобно и унизительно.

— Есть ли у Выры моральное право издавать такие приказы? — рассуждал минёр, благо разговор шел в каюте и без свидетелей. — Взять хотя бы позорную швартовку «Торока» в базе: все, кто видел, смеялись…

Пекочинский лепил одно к одному, выстраивая логическую линию.

— «Чтобы не было шептаний по гальюнам», — повторил он памятные слова капитан-лейтенанта Выры, но тут же вывернул их наизнанку: — А мы не в гальюнах, мы в каюте скажем: это плохой воспитатель и никудышный моряк. И как могли его назначить командиром учебного корабля?

Сочувствие Пекочинского было своеобразным и порядком испортило настроение Артёму. Вскоре приказ, за исключением первого параграфа, объявили и перед строем личного состава. Но через писаря матросы и старшины наверняка были в курсе дел. Все ожидали, когда будет проявлена власть согласно пункту второму. Однако лейтенант Чеголин других виновников не искал, а старшину второй статьи Мыльникова в тот же день снарядил в отпуск в связи с «тяжелой болезнью жены».

— Неплохо придумано, — одобрил Виктор Клевцов. — Теперь будем готовить комсомольское собрание и пригласим на него всех желающих.

После доклада, как водится, задавали вопросы. Первый из них был задан командиру корабля.

— Почему Мыльникову разрешили отпуск?

— Разве не знаете, что у него дома несчастье? Командир боевой части ходатайствовал. Он считает, что у Мыльникова было нервное потрясение.

В дальнем углу кубрика явственно захихикали.

— Потрясение? — удивился Яков Рочин. — Ну и дела…

— Товарищ лейтенант! — поднялся Иван Аникеевич Буланов. — Почему не собрали старшин? Мы помогли бы вам разобраться…

— Вы правы, — ответил Чеголин. — Со старшинами мало советовался. Но чего уж теперь?.. После драки, как известно, локти не кусают.

Кубрик громыхнул, и все уставились на докладчика. Макар Платонович тоже смеялся, довольный тем, что его цитируют.

— Почему не кусают? — поддержал шутку Виктор Клевцов. — Чем же мы сейчас занимаемся?

Активность в прениях была исключительной. Вот когда лейтенант Чеголин впервые услышал многое из того, что было пропущено в историческом журнале. Комендоры, дальномерщики обстоятельно излагали подготовку к огневой задаче, но поступка Мыльникова никто не касался. Только один из старшин высказался в том смысле, что лейтенант Чеголин хотя и строгий, но видит недостатки не там, где они есть. Вообще-то товарищ командир БЧ дело знает, но он ещё молодой, слишком доверчивый и старослужащим давно пора стать для него опорой.

В этот момент Василий Федотович искоса глянул в сторону «доверчивого» артиллериста, и тот покраснел. А помощник начальника политотдела засиял как корабельная медяшка. Пекочинский недоумевал, что Виктора так обрадовало. Чеголин же первый раз не досадовал при упоминании о его несолидном возрасте…

Через две недели на верхней палубе состоялся ещё один разговор, ради которого, собственно, выпускался боевой листок и делались намеки на комсомольском собрании.

— Товарищ лейтенант! Почему вы меня не вызываете?

— Старшина команды доложил, что ваша жена уже поправилась.

— Накажите меня, товарищ лейтенант, — настаивал Мыльников. — Вы же знаете, за что… Проходу не дают с проклятым «нервным потрясением».

— Знаю… Но вы подвели не только меня. Чего ж удивляться, что это не понравилось вашим товарищам?

Если начистоту, варианты ответа опальному артэлектрику Чеголин продумал заранее и носил их в себе, до последнего момента сомневаясь, состоится ли столь достойный финал. И сейчас ему было нелегко сохранить сдержанный тон, никак не выдавая переполнявшего его торжества. Расчет был точен. Хотя какой там расчет? Решение было подсказано тем же боевым листком. В самом деле, стоило применить к Мыльникову меры дисциплинарного устава, как общественное мнение было бы удовлетворено. Кто знает, может быть после того, как утихли страсти, виновник и впрямь попробовал бы хвалиться подлой «предприимчивостью». А тут щеголеватый артэлектрик предстал перед сослуживцами голеньким. Ему не давали проходу, его осуждала вся команда. И Мыльникову не оставалось ничего, кроме как самому выпрашивать себе кару.