— Это засада, — пояснил Терский, взглянув на Максима. Ему подчинялись и так, но капитан второго ранга был сторонником дисциплины сознательной. Отмечая невысказанные сомнения лейтенанта, он не только учил его решительности. Как командир поисково-ударной группы, он одновременно принимал на себя всю полноту ответственности.
Чёрные цилиндры плюхались и тонули в кильватерной струе, которая вспучивалась султанами. «Охотники» резво убегали от них, но гидравлические удары, догоняя, с силой лупили по корпусу. И палуба, содрогаясь, била по пяткам. Сильно била, до синяков. На поверхности возникли небольшие масляные пятна и шлейф мелких пузырьков, который отклонялся в сторону берега. Василий Выра, уцепившись за след, тоже бомбил, но безрезультатно, и слабые признаки успеха исчезли, разболтанные волной.
— Терпение, — сказал комдив. — «Чем крепче нервы, тем ближе цель…»
Он приказал поставить буй, и опять всё началось сначала. Час шел за часом, сменялись вахты, «охотники» крутились рядом с ориентиром, поочередно окуная шумопеленгаторы. Мыс Пушка без устали гремел канонадой прибоя. В наушниках у Тетехина шуршало, скрежетало и улюлюкало, а сам он от напряжения косил, будто разглядывая кончик своего массивного носа. Через полсуток Максиму Рудых уже представлялось, что контакта не было вообще. Доклады слухачу на обоих «охотниках» и слабые радужные пятна с пузырьками — всё померещилось и было плодом усталости и воображения. Словно в подтверждение сомнений, Тетехин спросил, с какой скоростью двигается второй катер, хотя тот маневрировал у него перед глазами.
— Тововоно, товарищ командир, — растерянно пожаловался он. — Непонятно. Идет малым ходом, а у меня здесь, — он показал на станцию, — шумы, будто от самого полного.
— Вот и дождались, — вмешался комдив. — Сигнальщик! Семафор лейтенанту Выре: «Малую серию, углублением пятнадцать и двадцать пять, сбросить за корму одновременно с рывком вперед».
Странное усиление звука винтов Терский посчитал хитрой маскировкой подводной лодки, которая, по его мнению, двигалась украдкой под днищем второго «охотника». Эксперимент был рискован. Катер Выры не успел разогнаться, и мощные взрывы вздыбили в непосредственной близости от корпуса. «Охотник» взбрыкнул кормой, но трехслойный деревянный борт его самортизировал, не проломившись. Зато сзади вода лопнула пузырем и забурлила масляным фонтаном. Соляр растекался широкой лужей, укрощая волну, и стали отчетливо видны плавающие предметы. Растревоженная пучина плевалась сжатым воздухом, харкала удушливым хлором из затопленных аккумуляторных ям и вдруг извергла странный предмет, в первый момент принятый за глушеную нерпу. Зацепив отпорным крюком, его кое-как подняли и на палубе разглядели досконально.
В рваных тряпках, промокших и промасленных, угадывалась чужая форма, светлые волосы слиплись колтуном, выкаченные зенки, обострившийся клювом нос, разъятый в гримасе оскал, а на голой груди наколка: коченел, ощерившись, аспидный плезиозавр.
— Поди сюда, Вота!
У Тетехина было нормальное имя — Захар, но в команде, придравшись к особенностям речи, его окрестили Вотой. Слухач пообижался, но привык.
— Чего глядеть…
— Как чего? Твой законный трофей.
— Ну его… — Тетехин отвернулся и вдруг добавил: — Жалко.
— Кого тебе жалко?
Разные на палубе собрались парни. Некоторые давно не получали вестей из дому. Не ходила почта через линию фронта.
— Гляди, какие клыки. Думаешь, тебя бы пощадил?
— Живой — ясно. Фашист и больше ничего…
— Вот видишь?
— А покойника жалко, — стоял на своем Вота. Матросы загудели, потребовав объяснений.
— Верно, остались матерь, жонка, детишки…
— Кто ты после этого есть сам?
— Тововоно, русский…
— Какой, к чёрту, русский?
— Воюю, как все.
— Дак с ним не воевать. Их вешать надо, как бешеных собак.
— Палачей надо, — согласился Тетехин. — Тововоно, накрой этого брезентом. Какой-никакой, а был человеком…
Максиму Рудых надо бы вмешаться, но он не знал как.
— Странная логика, — сказал он, размышляя.
— Почему же? Вполне отражает национальный характер, — возразил Терский.
— «Пусть ярость благородная вскипает, как волна», напомнил Максим.
— «Благородная», пн-те. Это существенно… Командир дивизиона отправил боевое донесение через береговой пост службы наблюдения и связи и вскоре получил приказ следовать в базу. По-видимому, все реальные сроки встречи со своей подводной лодкой уже истекли, и дожидаться её стало бессмысленно.
— Вы здесь командуйте, — сказал Борис Александрович, расписываясь на семафоре. Я буду в вашей каюте… Немного, пн-те, отдохну.
До базы было недалеко, семь с лишним миль, и Максиму вдруг вспомнилось замечание комдива на счет терпения, очень уместное замечание, как, впрочем, и все остальные, которые стали предпосылками одержанной победы. С отдыхом тоже бы следовало потерпеть, пока «охотники» не ошвартовались. Но лейтенант Рудых не решился сказать об этом капитану второго ранга Терскому. Это выглядело бы просто дерзостью.
