Море для смелых - [2]

Но с Верой она могла говорить и об этом. У Веры тяжело сложилась жизнь. Отец умер несколько лет назад. Мать, Ирина Михайловна, через год снова вышла замуж. Отчим, Жорж, высокий, с тяжелой челюстью, плечистый, лет на десять моложе матери, работал в инструментальной кладовой строительного участка, получал немного, но зато мог в своей кладовой готовить домашние задания — он учился в заочном строительном институте. Отчим Веры не нравился Лешке. Особенно невзлюбила она Жоржа, когда однажды, подвыпив, он сказал: «Нахальство — второе счастье».

Мать Веры заведовала продовольственным магазином, приносила домой какие-то кульки, баловала мужа дорогими папиросами, коньяком, заискивающе приговаривала:

— Не беспокойся, Жорж, вот выучишься…

Когда Вера перешла в девятый класс, отчим начал преследовать ее своим вниманием.

Лешка, заметив, что у подруги часто заплаканы глаза, выпытала, в чем дело, и решительно заявила:

— Я дам ему по морде!

Вера перепугалась, стала просить ее не вмешиваться, потому что мать не должна ни о чем догадываться.

В этом году Жорж окончил свой институт, получил направление в Кемерово. Ирина Михайловна, ликуя, стала укладывать вещи, а муж ее ходил хмурый, словно обдумывал какую-то сложную задачу.

Вера объявила, что остается в Пятиморске, что это ее твердое решение. Мать обвиняла ее в черствости, неблагодарности. Вера отмалчивалась и втайне плакала, но настояла на своем.

Вот почему Лешка терпимо отнеслась к тому, что говорила подруга о будущей семье, и даже разрешила себе откровенность:

— А я на всю жизнь останусь одна, если не встречу такого, которого полюблю!

— Какого — такого? — улыбнулась Вера.

— Ну чего ты смеешься — настоящего!

— Идеального? Как в романах?

— Ну и что же — идеального! Думаешь, нет таких в жизни?

— Есть, почему же…

Лешка, вдруг устыдившись своей откровенности, быстро вскочила на ноги, скомандовала:

— Глупости! Рано об этом думать! Пошли, дева, проводишь!

ЗНАКОМСТВО

Автобуса долго не было, собралась очередь, и, когда он подошел, началась давка. Несколько парней, оттирая остальных, создали в дверях пробку. Один из них, похожий на хорька, в жокейской фуражке, надвинутой на уши, кричал:

— Граждане, надо пропустить вперед женщин! Что ж мы, несознательные? — и первым влез в машину. За Хорьком протиснулся в в автобус смуглый, как цыган, парень с иссиня-черными кольцами волос, злым, недоверчивым взглядом черных с синеватыми белками глаз. Была в нем какая-то хищная гибкость, готовность в любую секунду взвиться, броситься на противника. Лешка только успела подумать об этом, как парень, нагло глядя на нее, сказал, насмешливо кривя тонкие губы:

— Не угодно ли, мадемуазель, присесть?

И, оттеснив всех, оставил для Лешки свободный проход.

До чего же пошлым, отвратительным показался Лешке этот любезный, да, кажется, еще и под градусом, субъект! Она смерила его презрительным взглядом и заняла место у окна, рядом с Потапом Лобунцом.

Огромного, медлительного бульдозериста Лобунца все девчата на стройке звали Топтыгой и Полторапотапом. Когда он ехал на велосипеде, то казалось, вот-вот станет на землю, а велосипед пройдет без помехи между его ног, как в ворота. Вместо приветствия Лешка лукаво посмотрела на Потапа: «Ничего не имеешь против такого соседства?»

— Шеремет! — закричал с переднего сиденья Хорек. — Иди, место есть для детей и инвалидов.

Смуглый парень махнул рукой: мол, сиди, обо мне не беспокойся.

Автобус тронулся.

Лешка стала глядеть в окно. Небо — сумятица красок, беспорядочных разводов: алых, бирюзовых, желтых… Вдали повисли синие космы дождя. Остался позади белый высокий элеватор, потянулась цепочка коттеджей с островерхими крышами, промелькнуло многоэтажное здание школы-интерната, клуба с массивными колоннами. И везде краны, краны… Они распростерли над городом руки, словно благословляли его на долгую жизнь.

Набирая скорость, автобус выехал на степную шоссейную дорогу. Начала вечернюю толкотню мошкара. В окно, прямо на грудь Лешке, впрыгнул кузнечик. Она осторожно прикрыла его ладонью, выпустила на волю. Возле автомастерских на трех белых цистернах прочитала непонятное: «ку-Не-рить!» Что за ребус? Догадалась! На этих цистернах раньше было написано «Не курить!», а теперь их передвинули.

…Сумятица красок на небе улеглась. Багряная полоса заката походила на разметавшееся над плотиной пламя факела.

Кондуктор автобуса, девушка с испуганными глазами, в синем сатиновом платье, собирала деньги за проезд. Ремешок большой сумки врезался в ее хрупкое плечо.

Девушка подошла к Шеремету.

— А сегодня платят? — спросил он с издевкой.

— Не задерживайте, пожалуйста, — попросила девушка.

Шеремет не торопясь полез в карман пиджака, долго рылся в нем, наконец извлек пуговицу. Протягивая ее, спросил:

— Сойдет?

В автобусе возмущенно зашумели:

— Молодежь пошла!..

— Обнаглели!

Лешка, обратив к Шеремету пылающее лицо, сказала кондуктору:

— У него, видно, нет… Не заработал. Вот возьмите, я за него уплачу… — И протянула две монеты.

Подобие улыбки промелькнуло на лице Шеремета.

— Без благодетелей обойдемся! — сказал он и, щелчком выбив из руки Лешки монеты, протянул кондуктору рубль.