Море для смелых - [16]

Когда Юрасова ушла, Григорий Захарович подошел к окну. На мгновение внизу исчезли котлованы, груды мусора, горы кирпича, бетонных плит. Перед глазами возник весь комбинат — все семь его будущих заводов. Удивительная это человеческая способность — внутреннее зрение. Она разрешает учителю в сорванце рассмотреть подрастающего Чкалова, начальнику аэропорта увидеть ту пору, когда его порт — сейчас один домишко в степи — начнет принимать самолеты всего мира… И важно, очень важно всегда держать себя на жизненном ветру. Ждать с нетерпением завтра. Если нет этого ожидания, человек перестает жить.

Он повернулся к Чаругиной:

— Вы знаете, кажется, грипп исчез. Или это Красная Шапочка придала мне бодрости?..

ГОРЕ ШЕРЕМЕТА

Весь день Лешка была под впечатлением разговора с Григорием Захаровичем. На курсы аппаратчиков они с Верой решили идти. Дома Лешка прожужжала всем уши, рассказывая об этих курсах. Мать сразу встревожилась:

— У химии вредный воздух…

Отец же сказал:

— Все-таки это лучше, чем месить бетон.

Под вечер Лешка отправилась с пустым ведром к морю: принести пресной воды помыть голову. Миновав редкую лесную полоску, она пересекла высокое полотно железной дороги и стала спускаться с насыпи вниз.

В синем мареве неба плавал багряный край заходящего солнца. Старательно пыхтя, протащил вязку плотов с сеном буксирный катерок, и в плотину забила волна, вдруг запахшая лугом.

Лешка вспомнила то время, когда на дне нынешнего моря были станицы. Их перевезли, перетащили, переселили на новые места, а вместо них появились несметные полчища машин. Люди рыли котлованы, возводили плотину, ГЭС. А потом появилось море. Настоящее: глубокое, с крутой волной, штормами.

В степи, под солнцем, веками иссушавшим землю, могучий великан создал это чудо-море, и оно теперь временами не повиновалось даже ему: сердилось, выбрасывало в непогоду катера на берег, проявляло свой необузданный, неуемный характер.

Но зато в солнечный день какой нежной синью разливалось бескрайнее, спокойное приволье! Синь подступала к берегу, наполняла глаза, затопляла сердце.

Набрав воды, Лешка медленно двинулась в обратный путь. «Ничего, скоро построим фильтры, — успокаивала она себя, — и тогда пустим морскую воду в кварталы».

Вообще она любила помечтать о будущем — от этого всегда становилось легче. И разве это несбыточно: через несколько лет здесь вырастет огромный город и будет институт. А вокруг сады, виноградники… Вот тогда пожалуйте, Чарли, к нам снова.

Она остановилась передохнуть. Над городом стлался синий дым — жгли в степи осенние травы. Степь не хотела покидать город и посылала ему то собачий лай с ближних хуторов, то гусиный гогот, то вот этот дымчатый шарф. Казалось, ожили трубы ТЭЦ.

С Лешкой поравнялся Шеремет. Волосы его были мокры, пиджак небрежно наброшен на плечи. Он узнал ее, усмехнулся, хотел пройти мимо, но раздумал — шатнул к ведру:

— Давай, воспитательница, помогу.

Лешка уцепилась за дужку ведра.

— Без грубиянов обойдемся!

Они были одни, и поэтому Шеремет стерпел резкий тон.

— Давай, давай, — добродушно произнес он и, отняв дужку, пошел мягкой, крадущейся походкой, легко неся ведро.

— Как там дяревня-то поживает? — спросил он насмешливо, имея в виду, конечно, Потапа Лобунца.

Лешка сочла своим долгом заступиться за него.

— Кулаки точит! — с вызовом сообщила она.

— Не умаялся бы, — продолжая сохранять добродушие, заметил Шеремет.

Они приближались к окраинной улице, и он протянул Лешке ведро. Видно, боялся, что кто-нибудь из знакомых увидит его в этой несвойственной ему роли.

— Мне сюда, — кивнул он влево.

— И на том спасибо. — Лешка насмешливо посмотрела на него, поняв, что именно страшит парня.

— Тебя… вас как зовут? — приостановившись, стесненно спросил Шеремет.

Суховатые губы Лешки дрогнули, зеленые с золотинкой глаза — казалось, сквозь густую листву пробился тонкий луч солнца — прищурились.

— Нас зовут Леокадией Алексеевной, а вас?

Он тоже улыбнулся, неумело, с трудом, как улыбаются люди необщительные, старательно скрывающие внутреннюю боль.

— Нет, правда? Меня Виктор…

— Ну, если правда, — Лешка.

Шеремет движением плеч поправил пиджак и быстро ушел. Отвык он от таких нежностей, отвык. А ведь когда-то знал их. Была хорошая семья. Так по крайней мере думал он тогда. Мать работала конструктором, отец заведовал гаражом! Виктор боготворил мать, считал ее самой красивой на свете. И правда, она была статной, с соболиными бровями, толстыми черными косами, собранными в тяжелую корону. Да, он боготворил ее. Во всем помогал — ходил на базар, мыл полы. Все соседи говорили матери: «У вас золотой сын».

Беда подкралась неожиданно, и все рухнуло, придавив его обломками. Он учился тогда в десятом классе.

Отец уехал в командировку за машинами. Мать стала почти каждый вечер приходить домой поздно. Виктор сначала не придал этому особого значения, верил объяснениям, что было производственное совещание, затянулось собрание. А в воскресенье… Это был страшный вечер… Виктор возвращался из кино аллеей парка и вдруг впереди себя увидел мать и какого-то чужого. Высокого. В пыжиковой шапке. Он шел, обняв ее. Потом поцеловал… И она к нему прильнула… Его мать!.. В темной аллее обманывала отца, его, Виктора, весь свет! Виктор не возвратился домой, пошел ночевать к товарищу, а когда приехал отец, сказал ему во время обеда, при матери: