Море бьется о скалы - [24]

— Добрая штука. Где добыл?

Взбодренный похвалой, Васек охотно рассказывает:

— Да под стеной цементного склада. Там их гора. Видать, от насосов. Хлопцы режут… Дунька больше всех старается. В карманы не входит, так за пазуху толкает.

Бакумов продолжает сосредоточенно рассматривать шланг.

— Износу не будет, — заверяет Васек. — Видишь, слой резины, слой ткани?

— Да… Ты видал, что в лагере над пожарным шлангом написано?

Зеленые брови юноши поднимаются.

— Это же не пожарный?..

— Шланги от насосов. За порчу их по голове не погладят.

Васек на секунду задумывается, затем сердито засовывает в карман трофеи.

— Ну и пусть расстреливают. А босой ходить все равно не буду. Всех не постреляют. Испугались… Да они не хватятся. Мало валяется всякого барахла…

Из-за укрытия появляется Егор, мрачный, как с тяжелого похмелья. Держа в опущенной руке шланг, он решительно приближается к пленным. С капюшона катятся струйки воды. Катятся по низкому лбу, по крупному носу, по губам, но Егор не замечает их. Выпученными глазами он ищет, на ком бы выместить скипевшуюся в злобу обиду. Ведь его били, а почему он не может? А били-то из-за них, падлов. Вот он даст… Тут кто сильней, тот и пан.

Пленным понятно настроение Егора. Они начинают работать. Гудит от падающих камней вагонетка.

— Очухался, — Степан бросает в вагонетку камень, вновь наклоняется.

Егор выжидает. Ему незачем торопиться. Радовалась, падлы, когда Овчарка с ним расправлялся… А теперь не так порадуетесь.

5

Садовников и повар сидят через стол один напротив другого.

— Заболел?

— Да нет… — под откровенно изучающим взглядом Олега Петровича повар слегка покашливает и смущенно теребит кончик уса. — На здоровье обижаться пока не приходится. Просто так зашел… Обнюхаться…

Врач неопределенно хмыкает. А повар, в свою очередь, целится исподлобья в него взглядом.

— Дух, значит, определить… — повар кладет на стол руки.

Прямота похожи на бесцеремонность. Врач в недоумении. Кто он? Ишь, как расперло… Олег Петрович уже пытался выяснить прошлое повара. Узнал немного. Нашлись люди, с которыми Матвей около трех месяцев был в одном лагере. И все.

— Ты что же, вроде бабы-яги? Та на расстоянии русский дух чуяла, — Садовников иронически усмехается, скорее по привычке, чем по необходимости засовывает под стекло очков большой палец, протирает…

— Нет, не дошел до того, чтобы на расстоянии… Потому вот и тут…

Садовников замечает, что ладони у повара широкие, толстые, с чернотой в порах, с нашлепками остекленевших мозолей. «Напоказ выложил, как документы», — неприязненно думает врач.

Повар, будто прочитав мысли Садовникова, убирает руки на колени.

— В гражданке поваром был?

Под рыжеватыми усами Матвея впервые появляется короткая усмешка.

— Где там… Кузнец я… Природный… Отец и дед молотком орудовали. И я сызмальства около горна. Сперва в колхозе, потом в мытыесе. В армии тоже… Лошадей ковал.

— А как поваром заделался?

— Сам удивляюсь, Олег Петрович… В Ростоке мне один посоветовал усы отпустить. Говорит, у немцев к пожилым больше доверия. Ну, я послушался… Терять нечего. А как сюда пригнали — на первой поверке бросился я чем-то в глаза боцману. Тычет в лицо мне пальчиком и приговаривает: «Шабе! Шабе!» И сейчас не знаю, что это значит.

— Шабе? — Садовников задумывается. — Кажется, таракан.

— Да… Правду говоришь?! — Матвей, опираясь ладонями о край стола, привскакивает. — Верно? Вот мозгляк!

«Неужели дурачит?» — думает Садовников и спрашивает:

— Дальше что?

— Унтер спросил, кто я такой. Кузнец, говорю. Они полопотали, потом унтер велел показать руки. «Гут! — смеется боцман. — Никс большевик?» По их понятию значит, что большевики непременно белоручки. Ну, я, конечно, изо всех сил трясу головой: «Никс!» Они опять полопотали, потом унтер говорит: «Был ты у большевиков кузнецом, а у нас станешь поваром. Сможешь?» А чего ж, говорю, не велика тут хитрость. Так и стал я поваром. Что, плохо верится? Думаешь — окалина? Я и сам первое время не верил. Все подвохом казалось.

— В плену давно?

— С мая… Седьмой месяц, выходит… В Крыму нас, гуртом…

Садовников задумывается. Свой человек на кухне необходим. Но свой ли он? Очень уж все невероятно… Немцы так не поступают.

— Ну что же, будем считать, что познакомились, — Садовников решительно встает.

— Как?!

От удивления лицо повара, кажется, опало, глаза стали шире, а кончики усов обвисли.

— А так… Ты меня, оказывается, уже знаешь, по имени, отчеству-величаешь… Я тебя тоже узнал… Будет время и охота — заходи. Поговорим… А теперь извини… Дела…

Повар на глазах тускнеет, увядает, становится толще, брюзглее.

— Думаете, дорвался до баланды и все?.. Успокоился?.. Да знаете?.. Выдавать ее хуже пытки всякой… Сердце на части разрывается…

— Не понимаю, зачем мне все это?.. — врач сердито сдергивает с носа очки.

— А вот зачем… — Матвей встает и, обойдя стол, двумя пальцами берет врача за отворот халата, шепчет — Баланды хватит… Она без учета… Не вам лично…

Садовников заметно бледнеет. Предложение повара — сокровенная мечта Олега Петровича. Лучше желать нечего. Лекарства нет. А добавочная порция супа окажется полезнее всякого лекарства.

— Да… — решительным жестом врач отстраняет руку повара, сам отступает. — Удобный случай укрепить свое положение…