Моральное воспитание - [108]

Но главное в том, что если есть страна, в которой роль школы особенно важна и необходима, то это наша страна. Мы находимся в этом отношении в совершенно специфических условиях, в чем важно отдавать себе отчет. В самом деле, случилось так, что кроме школы у нас не существует больше общества, занимающего промежуточное положение между семьей и государством; я имею в виду общество, живущее такой жизнью, которая бы не была искусственной и чисто показной. Все группы такого рода, которые когда-то располагались между домашним обществом и политическим обществом, и в жизни которых каждый человек обязательно принимал участие: провинции, коммуны, корпорации, либо были полностью уничтожены, либо сохраняются лишь в весьма размытом состоянии. Провинция и корпорация – уже не более чем воспоминания; жизнь коммуны оскудела и сохраняет уже в наших умах лишь второстепенное место. Причины этой ситуации теперь хорошо известны. Уже монархия, чтобы иметь возможность осуществить политическое и моральное единство страны, воевала со всеми формами локального партикуляризма; она упорно старалась уменьшить автономию коммун и провинций, ослабить их моральную индивидуальность, с тем чтобы легче и полней слить их в великой коллективной личности Франции. Революция в этом отношении продолжила и использовала дело монархии. Все группировки, которые противостояли этому великому движению национальной концентрации, каковым было революционное движение, все, что могло стать препятствием единству и неделимости Республики, было разрушено. Даже в том духе, что приводил в движение деятелей Революции, сохранились из борьбы, предпринятой таким образом против промежуточных групп, настоящее отторжение, суеверный ужас по отношению ко всякой частной ассоциации; именно так до совсем недавнего времени наше право проявляло откровенную враждебность к обществам подобного рода.

Такое положение вещей означает чрезвычайно серьезный кризис. Действительно, чтобы мораль была прочной в самом своем основании, необходимо, чтобы гражданин испытывал склонность к коллективной жизни, так как только при этом условии он сможет стремиться подобающим образом к коллективным целям, которые являются истинно моральными целями. Но эта склонность сама по себе может быть развита, и особенно набрать силу, достаточную для того, чтобы определять поведение, только через практическую деятельность, настолько длительную, насколько возможно. Чтобы ощутить вкус к совместной жизни в такой степени, чтобы невозможно было без нее обойтись, нужно усвоить привычку совместно действовать и мыслить. Нужно научиться любить эти социальные связи, которые для существа необщительного – тяжелые оковы. Нужно усвоить посредством опыта, насколько пусты и бледны в сравнении с ними удовольствия одинокой жизни. В этой сфере существует особый характер, особая ментальная структура, которые могут сформироваться только повторяющимся упражнением, постоянным и длительным поддержанием. Если же, наоборот, нас призывают вести себя как социальные существа лишь время от времени, то невозможно, чтобы мы обрели достаточно сильное стремление к существованию, к которому в таких условиях мы можем адаптироваться лишь весьма несовершенно. А природа политической жизни предполагает, что мы можем принимать в ней участие лишь периодически. Государство от нас далеко; мы не связаны непосредственно с его деятельностью; среди касающихся его событий только наиболее значительные могут находить у нас отклик. Мы не сталкиваемся ежедневно и непрерывно с великими политическими целями, которые могли бы нас увлечь, которым мы могли бы отдаться целиком. Поэтому, если, помимо семьи, нет коллективной жизни, в которой бы мы участвовали, в отношении всех форм человеческой деятельности, таких как научная, художественная, профессиональная и т. п., т. е. в целом в отношении всего, что составляет основу нашего существования, в чем у нас есть привычка действовать солидарно, то наш социальный темперамент лишь изредка имеет возможность укрепляться и развиваться, и, следовательно, мы неизбежно склоняемся к более или менее робкому уединению, во всяком случае, во всем, что относится к нашей жизни вне дома. И в самом деле, одна из характерных черт нашего национального темперамента – это слабость духа ассоциации. У нас есть явно выраженная склонность к неистовому индивидуализму, из-за которого нам кажутся недопустимыми обязанности, порождаемые любой формой совместной жизни и который не дает нам ощутить ее радости. Нам кажется, что мы не можем вступить в какое-нибудь общество, не сковывая себя цепями и не умаляя себя; вот почему мы вступаем в него с отвращением и как можно реже. Нет ничего более поучительного в данном отношении, чем сравнение жизни немецкого студента и французского. В Германии все делается совместно: вместе поют, гуляют, играют, занимаются философией, наукой или литературой. Одновременно функционируют всякого рода ассоциации, соответствующие всем возможным формам человеческой деятельности, и таким образом молодой человек постоянно включен в какие-то группы; в группе он предается серьезным занятиям и в группе он развлекается. Во Франции, наоборот, до совсем недавнего времени господствовал принцип обособленности, и хотя вкус к совместной жизни начинает возрождаться, он пока тем не менее не очень укоренился. Но у взрослых дело обстоит так же, как и у молодых. Единственные социальные отношения, к которым мы испытываем некоторую склонность, – это те, которые носят для нас достаточно внешний характер, и мы можем вовлечь в них лишь наиболее поверхностную часть самих себя. Вот почему салонная жизнь получила у нас такое значение и развитие. Дело в том, что это все-таки способ удовлетворить или, точнее, обмануть эту потребность в общении, которая, несмотря ни на что, в нас сохраняется. Нужно ли показывать, чтó иллюзорного в этом удовлетворении, поскольку данная форма совместной жизни – это лишь игра, не связанная с серьезным существованием?