Мораль святого Игнатия - [54]

Филипп же д'Этранж в этот вечер окончательно решил посвятить себя истории.

Тут надо заметить, что жестокая мера отца Горация, заставившая Гастона расстаться с цветком Дениз д'Этранж, как ни странно, действительно способствовала обретению им некоторого спокойствия, телесного и душевного. Несколько недель подряд иссушавшая его любовная страсть отступила, ночами Потье теперь проваливался в глубокий сон без сновидений, успокоился и поправился. Гастон по-прежнему порой думал о девице, но мысли стали нежней и трепетней. В мечтах он видел её рядом с собой у алтаря, любовался её прелестным личиком, грезил о прогулках и нежных словах, которые хотел бы сказать ей.

Отец же Гораций, наблюдая за происходящим на лорановой мансарде, в очередной раз выругался.

— Тебе де Венсан исповедовал грех посягательств на собственную плоть? — спросил он вечером Дюрана.

— Нет.

— Так вразуми его — он грешит напропалую.

Во взгляде Дюрана, обращённом к себе, де Шалон увидел тоскливое уныние.

— Ты не мог бы взять вразумление на себя? Да и как вразумить? Он ни в чём не кается, и попытайся я что-либо сказать, Лоран сразу поймёт, что его убежище обнаружено и что за ним наблюдают.

Отец Гораций окинул друга не менее унылым взглядом.

— Всегда нравилось видеть, как под моим влиянием вчерашние мальчишки становятся мужчинами. Нравилось формировать души, вразумлять, наставлять. Но почему на этого хочется просто плюнуть?

Дюран вздохнул. Он понимал друга, но не хотел расписываться в собственном бессилии.

— Ладно, я поговорю, но со всеми. Может, он расслышит…

— Ты сам-то в это веришь? — де Шалон насмешливо поглядел на друга.

Дюран грустно покачал головой.

Вразумить можно, но вразумить можно только любовью. Но как вразумить отвергающего твою любовь? Недавно он случайно поймал взгляд мальчишки. В нём была едва нескрываемая ненависть. Лоран тут же отвёл глаза. Но почему, Господи? Дюран знал меру любви. Мера любви — это любовь без меры. У него не было ничего своего, кроме этих, вверенных ему душ, и он отдавал им всю безмерную любовь своей души, которая преображала и возвышала эти детские души. Но почему этот отрок неизменно отторгал его? Что может заставить человека отвергать твою любовь? Вопрос был далеко не риторическим, и Дюран знал ответ на него. Но боялся даже проговорить. Любовь может отторгнуть только самое порочное сердце, страшащееся таящегося в любви откровения. Только зло не может и никогда не захочет быть откровенным, только зло не умеет любить.

Собственное бессилие было осознано Дюраном c лихвой. Но как могло случиться, что плесень зла так глубоко внедрилась в душу ещё почти ребенка, не знавшего жизни, не ведавшего скорбей? Где истоки этого зла и в чём причины? Дюран знал теперь судьбу Лорана де Венсана почти от рождения. Мальчик, как Потье и Дюпон, почти не помнил матери. Жил с отцом. В детстве, насколько свидетельствовали бумаги и метрики в ректорате, ничем не болел. Не было сведений о каких-то роковых обстоятельствах бытия, кроме пометки на полях, вписанной рукой Жасинта де Кандаля, что семья почти разорена. Отец Жан Петивьер, на просьбу рассказать о своём бывшем питомце, пожал плечами. Неприметный, тихий, не любящий привлекать внимание. Воспитатель вспомнил о какой-то скандальной истории вокруг отца Лорана, видимо, мальчонка рос под влиянием не больно-то нравственного человека. Но конкретных обстоятельств дела отец Жан не знал.

Впрочем, а надо ли искать эти обстоятельства? Дюран слышал от своих учителей о подобном. Гинацци говорил, что похожие юные существа, словно порождения бездны, появлялись порой в самых благонравных семьях, окруженные самой горячей любовью. И никогда ничего не помогало и не спасало — рано или поздно потенциал зла проступал.

Дюран предпочел бы любую реакцию мальчишки — пароксизм слезливости, истерику, нервный срыв, проявление ревности, гнева, недоверия… Он бы справился. Ревность утишаема верностью. Гнев преодолим кротостью. Недоверие побеждается любовью. Но эта порой проглядываемая и тщательно скрываемая ненависть — страшная антитеза любви — была необорима.

Но ведь и сам Даниэль порой ловил себя на странном отторжении от этого сероглазого мальчонки! Что-то и в нём самом не давало ему приблизиться, попытаться сломить неприязнь и ненависть де Венсана, мешало любым попыткам сближения. Понимание безнадежности? Неприязнь? Дюран снова тяжело вздохнул, но всё равно решил попытаться.

Как всегда, в субботний вечер учитель повёл своих подопечных в натопленную отцом Симоном баню. Заботливо тёр спину малышу Эмилю, который хвастался своими мускулами перед Дофином и Гамлетом, при этом сам Дюран не мог не отметить, как, в самом деле, возмужали за последние полгода его питомцы. Да, растут мальчики. Ещё недавно угрюмый, долговязый отрок, прячущий глаза, что-то бубнящий себе под нос неприятным голосом, Дамьен сформировался в атлетически сложенного мужчину, спокойного и уверенного в себе. Дюпон был равен ему сложением, Дофин и Потье тоже сильно вытянулись, строение их тел говорило не о силе, но об изяществе, теперь на них походил и Эмиль, бывший всего на дюйм ниже Дофина. Странно, что державшийся особняком Лоран казался ниже Эмиля, был странно щуплым, точно больным. Боясь ранить самолюбие подростка, Дюран постарался не заметить этого и обратился к ученикам: