Мораль святого Игнатия - [21]

Дамьен де Моро был религиозен. Он сам не мог понять, почему, но его всегда влекло в храм. Он помнил, как в детстве с братьями их приводили в старую церковь в Этрабонне. На улице было холодно, но внутренность храма казалась сказочным царством, где горели свечи, где ходил священник в парчовом облачении, где был, Дамьен чувствовал это, Бог… Андрэ и Валери, братья-близнецы, были на семь лет старше его, но они, хоть всегда восхищали его и силой, и знанием вещей ему непонятных, были равнодушны к этой красоте, а когда замечали его одушевление, смеялись. Однако, оба они вскоре были отправлены в Парижское военное училище и разлучены младшим братом, отданным в Иезуитскую коллегию св. Франциска Ксавье в Безансоне. Виделись они только в отцовском доме на летних вакациях, при этом молодые кавалеристы говорили только о казарменных делах, поединках, лошадях и хорошеньких девицах, и вправду, сообщая юному Дамьену куда больше сведений о жизни, чем надлежало знать в его возрасте, но на духовные темы они не говорили никогда.

В коллегии Дамьен любил богослужения, а после знакомства с отцом Горацием начал интересоваться и теми вопросами духа, на которые тот тонко наталкивал его. Юный ум неразвит и зачастую не видит направления мысли и логики рассуждения, не может сделать верные выводы, понять ложность иных утверждений и отделить их от истинных, как зерна от плевел. Де Шалон не пытался вложить в Дамьена истинные суждения, но учил истинно мыслить, для чего просто разбирал житейские ситуации, исторические события, любимых Дамьеном героев книг.

Филипп д'Этранж отчёта в своей вере себе не отдавал. В Бога он верил как в Любовь, Жизнь и Милосердие, но пытаясь повторить опыты Игнатия, чувствовал только свою ущербность. С воображением у него проблем не было, он мог представить любого вампира как живого, но, будучи чрезмерно здравомыслящим и практичным, не мог сфантазировать гору Сион, пока Потье не показал ему её на картинке. Он не был ни визионером, ни мистиком, выйти из себя и погрузиться в мир иррационального ему было не дано. Зато Гамлет верил экстатически, и в «Духовные упражнения» Лойолы уходил, как рыба под воду, нырял и плескался в мистике игнатианских прозрений, погружаясь на самые глубины, душа его пылала, и даже в зеркальных поверхностях икон он сам себе казался Игнатием, как ни мало было между ними сходства. На исповеди Гастон был откровенен и страстен, легко мог разрыдаться.

Лоран де Венсан был лаконичен — и в молитвенных жестах, и в словах исповеди. Теперь святым отцам становились в полной мере ясны слова отца Жана, который по формальным перечислениям грехов Лорана никогда не мог проникнуть в его душу. Он, видимо, не хотел пускать туда никого. Вспомнив слова Гаттино, Дюран еще более пугался — он не видел в Лоране ни благоговения, ни подлинной веры. Помимо этого у Дюрана возникло странное впечатление, которое он вечером попытался передать Горацию. Не каждую душу можно раскрыть, но заглянуть можно в каждую. Но в этом сероглазом шестнадцатилетнем отроке он не видел, не чувствовал души. Лоран говорил с ним, поднимал глаза, иногда их взгляды встречались — и каждый раз отца Даниэля заливала волна ледяного страха: он словно наталкивался рукой на холодную, склизкую и липкую поверхность, противную, как жабья кожа. Все это странно перекликалось с определением Дофина и словами Эмиля, и пугало еще больше.

Де Шалон кивал. Он понимал Дюрана.

Мишель Дюпон верил как бургундский крестьянин, практичный и здравомыслящий, словно заключив с Господом Богом некий контракт, согласно которому он, Мишель Дюпон, обязывался быть приличным человеком и достойным сыном церкви, а за это Господь должен помочь ему взойти на вершины мастерства и обеспечить прекрасное реноме и процветание его ресторана, точнее, ресторана его деда, который он собирался превратить в святилище гастрономического искусства. Аквинат и его положения — логически безупречно выстроенные — были ему понятны, но метафизических проззрений Игнатия он никогда не понимал и, пытаясь обнаружить трансцендентное в чувственно воспринимаемом — терялся. Это было не для него.

Вера Котёнка была верой в Санта-Клауса. Он всегда ждал, что в его носке под Рождество окажется счастье, правда, какое — сказать не мог бы и сам.

После дискуссии в библиотеке отец Дюран обратился к Эмилю — обратился искренно и прямо, не затрудняя себя попытками замаскировать суть своего интереса. Его настораживает и пугает один из учеников, заметил он. Ему кажется, что с его душой далеко не все благополучно. Это Лоран де Венсан. Ему, Дюрану, показалось, что сам Эмиль считает, что тот не верит в Бога? Так ли это?

Эмиль молчал, но в его молчании Дюран не почувствовал теперь ни страха, ни упрямства, ни желания избежать разговора. Котёнок доверял ему. Дюран продолжил. Святой Игнатий Лойола говорил, что нужно избегать в речах всякого злословия и сплетни. Если кто объявит чей-либо смертный грех, то согрешит смертно, если простительный, то согрешит простительно. Если обнаружит чей-то недостаток, то тем выдает собственный недостаток. Это верно. Но если речь идет не о злословии, но о стремлении исправить душу, то о грехе или слабости другого допускается говорить в двух случаях: во-первых, если грех общеизвестен, как грех публичной женщины, или речь идёт о вине, доказанной судом, или об общественном заблуждении, отравляющем души тех, кого оно касается. Во-вторых, если грех тайный, но передается другому, чтобы тот отговорил согрешающего от греха…