Мор. (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе) - [37]

Суки везде сколачивали свои корпорации, приветствуя в них всякую шваль; в Институте промывания мозгов они требовали изолировать их от воров, так же и воры вынуждены были требовать сугубо изолированных условий содержания. При случайных встречах представителей враждующих корпораций участились случаи мокрых дел.

В тюрьмах для всех мастей выделялись отдельные камеры, во всех управлениях лагерей – отдельные зоны. А мастей все прибавлялось, и всех надо было друг от друга изолировать – у администрации голова шла кругом. Суки, не считавшиеся с законами соцреализма, а также воровскими, издали собственные законы, которые тут же предали – предавшие сук называли себя «Польскими ворами» и создали свои законы, и сразу же многие «поляки» эти свои законы тоже предали – образовался Беспредел, который, в свою очередь, образовал свои законы. Чем не мировое общество в миниатюре? Чем не политика всех государственных образований на планете уже многие тысячи лет? Чем не структура всеобщей эволюции человеческой цивилизации?

3

Бараки для транзитных зеков отделены от зоны управления забором. Заборы, заборы и еще раз заборы! Население зоны управления состояло в большинстве из людей кавказской национальности – чечены, осетины, особенно много грузин. Они не были уголовниками. Интеллигенты, служащие, работяги, но, на чей-то взгляд, их мозги нуждались в очищении, и здесь, в Решетах, это достигалось на строительстве железнодорожной магистрали под названием «Ангарстрой». На пути прокладки будущей магистрали они еще строили поселки из финских домиков и рыли глубокие колодцы для будущих ударных комсомольских бригад, тоже строителей этой магистрали.

Скиталец не настолько был изолирован, чтобы лишиться возможности общения с окружающим миром, многое о здешней зоне рассказывал лепила (врач – жарг.) – интеллигентный человек с кулинарным образованием, раздававший обитателям ШИЗО калики (таблетки – жарг.). Он же объяснил, что кавказцы доставлены в Решеты из-за отсутствия у них политической сознательности и еще ввиду того, что железнодорожная магистраль должна быть построена на уровне мировых стандартов.

Скит, взобравшись в носках на нары, «бегал» по ним или кружился. Чтоб занять свое тело такой минимальной нагрузкой, ему не хватало движений, надоело сжатое пространство изолятора. Куда-то его доставят? К какой масти? Все они ему осточертели, показалась издевательством судьбы эта их резня после войны. Не знал он, что похожая «резня» в эти годы имела место не только в стране социализма – и на другом полушарии планеты уголовники, мафия, гангстеры воевали, стреляли, уничтожали сами себя. Но у них, конечно, другие законы, другие правила игры, и эти парни там думать не думали, что где-то в мире тоже идет резня воров и сук и прочих, даже знать не хотели, что где-то еще, кроме Штатов, существуют достойные люди.

Наконец за Скитом пришли два надзирателя.

– Фамилия?

– Статья?

– Срок?

– Конец срока?

Как будто не ясно, что срок кончится тогда, когда выпустят. Скит назвал конец срока, определенного ему приговором.

– Масть? – потребовали от него.

– Работяга.

– Значит, мужик, – констатировали надсмотрщики, словно в этом можно было сомневаться.

– Пошли.

Его провели к трем баракам для транзитных зеков. Когда они приблизились к ним, услышали адский грохот, словно все три барака изнутри разбивали в сопровождении диких воплей множества зверских голосов. Создавалось ощущение, что из бараков стараются вырваться полчища чертей. Надзиратели остановились.

– Подождите здесь, схожу посмотрю, – сказал один. Он скоро вернулся и сообщил, что лучше вернуться в изолятор.

– Там воры бушуют.

Означало это, что воры выбивали двери чем попало – парашами, скамьями, вдохновляя себя призывами из цитатника блатного фольклора, внося в него свежие и как можно более трудноподражаемые элементы красноречия.

Скита вернули обратно в изолятор дожидаться, когда воры перестанут бушевать. И что это они? Что их взволновало? Хотя… они могли разбушеваться и от скуки. Скит от скуки (не разбушеваться ли и ему?) опять начал ловить мух, но в соседнюю камеру привели какого-то фрукта, который тоже скандалил будь здоров как! Он орал проклятья в адрес КПСС, мусоров, что они унижают его человеческое достоинство, лишая свободы слова, обещал объявить смертельную голодовку, вытащил зубами из нар гвоздь и, пользуясь каблуком ботинка, прибил к ним свою мошонку. Надзиратели, рыдая от жалости, вытащили гвоздь и освободили мешочек, но смертельную голодовку фрукт грозился держать аж семь дней.

Скоро за Скитом опять пришли и снова повели к транзитным баракам. На этот раз в них царила относительная тишина: кроме обычного нормального мата ничего не было слышно. Скита принял дежуривший в транзитке надзиратель, отомкнул одну из камер, куда Скит и водворился.

Когда за ним захлопнулась дверь, он нашел себя в большом помещении с длинным столом посередине. С двух сторон расположились, как везде в бараках, массивные двухъярусные нары от двери до окон. А на них…

4

Сперва его оглушил запах. Скит стоял как столб и вдыхал, впитывал кисло-сладостную «мирру» через нос, рот, и спустя несколько минут им овладели астральные видения. Он узрел толпу примерно из сорока необыкновенных существ: какая-то неземная корова мычала и ржала одновременно, выкручивая в то же время копытце хрюкающему кабану рачьими клешнями; за столом хохотало стадо обезьян-макак; один орангутанг, свесив лапы, дико рыча, прыгал на столе – подпрыгивали алюминиевые кружки; на полу валялись, кувыркались хохочущие, визжащие, плачущие и верещащие, как свиньи, существа – они что-то жрали и курили… Дым, дым и вонь. Всё это нечто уставясь на вошедшего Скита, показывало на него своими конечностями и дико вопило. Перед глазами Скита весь этот ад смешался, в ушах возник прерывистый режущий звон. Опомнившись, он сообразил: наверное, сошел с ума. Но пришла ясность: все тут во власти кайфа, имя которому – анаша. Она и превращает людей в белых лебедей, австралийских страусов, вызывает безумную радость или невыносимую тоску, создает мучительные страдания, жалость и сочувствие и безучастие ко всему в мире; одним словом – это Дурь.